Форум » Творчество форумчан » Бог одного мгновения » Ответить
Бог одного мгновения
SpiralExistence: Бог одного мгновения — Расскажи историю. Правдивую историю о себе, — просит Бог одного мгновения. Чудовище с внешностью милой девушки. Истории бывают разными. Ты, что развлекают и поднимают настроение друзей на шумных сборищах. Те, что звучат гимном всему прекрасному в мире и воодушевляют к свершению подвигов. Или же раскрывающие глубинную черноту мироздания — таинственные истории-загадки, оставляющие после себя щемящее чувства заданного в пустоту вопроса. — Да, я расскажу тебе историю. Историю о наивной глупышке и ребёнке, возомнившем себя богом. Историю о нас двоих. * * * Сцена первая: знакомство. Мир, существующий лишь одно мгновение, растянутое на вечность. Она играет на фортепиано, словно бы это был какой-то танец. Её тонкие пальцы с чересчур бледными ногтями танцуют по клавишам в непостоянном, ломаном ритме, и вслед за этой нарушенной размеренностью ноги с такими же белыми ногтями и в лёгких белого же оттенка босоножках аккуратно нажимают на педали инструмента. Тот слушается её движений и воспроизводит музыку цвета мечты. По крайней мере так её описывает она сама: — Что это? Что ты играешь? — Мои мечты. Музыка цвета мечты. Не какое-то конкретное произведение и даже не импровизация — мои фантазии, обличённые языком звуков в вещественную форму. — И о чём же они? Чуть склонив голову к плечу, она поворачивает лицо в пол оборота и затаённым шёпотом произносит: — О «боге», конечно. — В этот момент что-то пугающее проскальзывает в её бледной улыбке и кровавых зрачках, а красота простых черт только усиливает тревожное впечатление. Обманчивая простота, за которой скрывается пустая маска чудовища. Не в силах выносить такого похотливого взгляда, я отвожу глаза, оглядываюсь вокруг. Деревянный паркет, выстланный поверх грубых, но крепких досок, местами пооблетел, вскрыв нутро конструкции сцены, но кое-где ещё сохраняет свой первоначальный лакированный блеск. Из многочисленных трещин и зазубрин торчат клочья травы, местами среди них попадаются тонкие веточки летних цветов. Картина запустения, картина разрушения, картина смерти — искусственный человеческий мир снова проиграл огромной и неохватной природе. — Когда я играю здесь, я думаю только о «боге». Музыка — язык ангелов. Или, точнее, что угодно в моей голове обращается последовательностью звуков и отношений между ними. Это может быть музыка силы, музыка слабости, музыка гнева или грусти, а иногда я воспроизвожу радость. Но чаще — лишь описание видений, пролетающих в голове. Их совершенное движение, лишённое конечной цели. С трёх сторон — кирпичные стены, когда-то тоже обитые панелями цветного дерева. Вместе с паркетом и плитами потолка всё это, должно быть, образовывало стройный дизайнерский ансамбль. Некоторые панели ещё продолжают висеть на своих местах, другие же упали и либо лежат на полу, либо плавают ещё ниже в озёрной воде. Рисунки на дереве изображают очарование сельской жизни, каким оно представлялось почти столетие назад утомлённому стремительной урбанизацией и всё более ускоряющимся темпом надвигающегося будущего человеку. Глупые картинки коров, овец и лошадей, налитые осенним сиянием стога сена повсюду, босоногие крестьянки, пляшущие вокруг костров… — Спонтанное творчество, отличное от обыкновенной импровизации. Элементарная мелодия, проще и быть не может. Я всего лишь позволяю себе играть ту музыку, что и так поёт внутри меня. Сплетённая из образов настоящего, воспоминаний о прошлом и фантазий о будущем, она очаровывает меня и помогает на время забыться в нарциссическом потоке сознания. Общий план ресторанного помещения — одновременно и эклектическая дань уходящей моде «прекрасного века», и смелая модернистская выдумка архитектора. Человека, которого, конечно, уже давно не может быть в живых. А сейчас умирает и его наследие: подвергшаяся опустошению и медленно пожираемая природой зала являет собой отстранённую элегию по красоте потерянного прошлого. Этому способствуют и льющиеся со струн рояля ноты, высекаемые из упругого металла тонкими пальцами моей двоюродной сестры с бледными ногтями. Откровенно посредственная акустика обеденной комнаты глушит звуки, однако одновременно с этим придаёт мелодии неожиданную шепелявую теплоту — наверное, ещё и потому, что фортепиано давно потеряло всякую приемлемую настройку. Но ведь это не «серьёзное» исполнение, скорее простая детская мелодия, полная вдохновения своей исполнительницы. — Я часто прихожу сюда, по несколько раз в месяц, и вот так играю в одиночестве часами, забывая о времени. Игра помогает расслабиться и даёт выход накопившимся эмоциям и впечатлениям. Здесь я словно бы умираю и возрождаюсь вновь, очищенная же таким образом снова могу вернуться от «бога» к людям. Некоторые пробуют сочинять стихи, но поэзия слишком отягощена формой. Другие рисуют, и у них получаются лишь застывшие во времени образы. Но музыка мимолётна и существует только в момент исполнения, это в ней мне больше всего и нравится. Белое платье, белые босоножки и две белые ленты в волосах. Цветок, который она заткнула за ухо, — тоже белый. Зато музыка наполнена всеми возможными и даже не существующими в реальности оттенками цветов — но главное, конечно, ритм, биение агонизирующего сердца. Тот надломленный порыв, который делает мелодию столь чувственной и столь самозабвенно эгоистичной. Через огромное пустое окно позади обеденного зала в помещение заплывают несколько уток. Они крякают каждая на свой визгливый лад, и чудовище за расстроенным инструментом отвечает им изменившимся темпом мелодии. В ней звучат отчаянные, надломленные ноты, рассказывающие, вероятно, о какой-то борьбе в душе девушки. Потом вдруг игра вновь упрощается, делается легче и веселее, но теряет прежнюю выразительность. Сестра играет с закрытыми глазами, чтобы видимое не сбивало музыкальный слух. Она синестетик. …Подойдя к неразличимому в потоке образов финалу, музыка наконец замирает, обрывается на неразрешённом аккорде. Некоторое время богиня-чудовище не шевелится над клавиатурой рояля, вслушивается в тишину и наслаждается её шорохом, затем спокойно опускает руки. Сквозь наступившую дремоту я различаю её усталость, а теперь и наполнившую юное тело расслабленность. Губы шепчут какие-то слова, но я не понимаю ни их смысла, ни значения. — Я забылась. Слишком забылась и забыла о тебе. Должно быть, было довольно скучно так долго слушать моё эгоистичное исполнение? Я качаю головой. Нет, это не так, мне было достаточно интересно, и впечатление такая игра явно производит особенное. Тогда я не нахожусь сказать правильно: оргазмическое. Я почти уснула и сейчас пробудилась как-то резко вместе с обрывом мелодии. Утки всё ещё плавают среди столов и стульев. — Сейчас я хочу попробовать кое-что другое вместе с тобой. Танец. — Она подходит ко мне плавными шагами и, вся осенённая ореолом интимной женственности, протягивает руку ладонью вверх. Длинные тонкие пальцы замерли в ожидании. — Я плохо танцую. — На самом деле мне кажется несколько неправильной сама ситуация. — Для этого не нужно никаких специальных знаний или умений. Я говорю о танце страсти. Как моя музыка — чувства, выраженные естественным языком, сейчас — через движения тела. На первых порах я буду ведущей, а ты подстроишься под меня, но затем я тебя отпущу на свободу. Давай попробуем. Понимая, что она не отстанет, я нехотя соглашаюсь. Её ход мыслей — большая загадка, и мне даже интересно, как она додумалась до такого. И всё же моё естество где-то в глубине отчаянно сопротивляется такому ходу событий — ладно игра на рояле наедине, но такой танец уже задевает что-то глубоко личное-сокровенное. В ином случае я бы решительно отвергла такое внимание к себе со стороны другого человека, но, пожалуй, другой девушке всё-таки позволить можно. В конце концов, это не сделает меня жертвой в её руках — проскальзывает наивная мысль. И я пытаюсь довериться и посмотреть, какой такой «танец страсти» она имеет в виду. Мы берёмся за руки, и она сразу же слишком сильно прижимается ко мне, буквально ломая моё чувство интимной близости. Тем более поразительно, но под платьем своей грудью я чувствую её напряжённые соски. Хочется немедленно разорвать это соединение, но богиня-чудовище уже отстраняется, так что я начинаю сомневаться, не показалось ли мне всё это. Мы кружимся друг вокруг друга по разворачивающейся спирали — дуга за дугой, медленный темп, плавное следование курсу. Постепенное ускорение, удвоенный к первоначальному ритм — теперь я двигаюсь больше вдоль некой оси, а девушка только поворачивается вслед за мной. Я пробую добавить в картину танца что-то своё, и тотчас замечаю, как поддерживает меня в этом напарница. Но вот танец, едва начавший усложняться, обрывается: — Неправильно. Так наши движения слишком искажены. Думаю, стоит попробовать танцевать босиком. Мне опять хочется протестовать — и вот сейчас уже полностью всерьёз, но она, совершенно серьёзная в своей внезапной печали, как будто даже растерянная и обрадованная вдруг нашедшемуся простому выходу из сложной ситуации, сама опускается передо мной на колени и начинает расстёгивать ремешки туфель на моих ногах. Тогда мне не остаётся ничего другого, как перехватить её руку и разуться самой. Её бледные ступни и мои более живые и даже немного загорелые, — кажется, девушка заворожена самим фактом отсутствия у нас обуви. Теперь подошвами мы чувствуем дерево лакированного пола и комочки принесённой ветром земли. Наш танец вновь начинается с самых спокойных движений, но богиня-чудовище проявляет настойчивость, вынуждая меня ускоряться вслед за нею. Резкое вращение приобретает безудержную исступлённость, я задыхаюсь, кружится голова. Словно в порыве особенно яркой сексуальной страсти, сестра обхватывает мою талию и лицом трётся мне о шею. Когда я собираюсь оттолкнуть её и попросту врезать в милое личико, мы буквально вылетаем с эстрады и окунаемся в воду затопленного ресторанного зала. Приступ одышки — я втягиваю в себя немного воды и, только вынырнув, тотчас захожусь в резком кашле. — Ты специально, — выдыхаю наконец я. Я злюсь и за то откровенно развратное прикосновение, и за наше совместное падение в воду. Она улыбается в ответ: — А что, если да? Тебя это смущает? — Да ты просто ненормальная. Она согласно кивает. Сияющие локоны мокрым покровом охватывают бледные щёки и свисают к носу. — Это так плохо? — Просто не лезь ко мне больше. Обещай, что не полезешь. — Я не причиню тебе вреда против твоей воли. — Серьёзные слова, сказанные не вызывающим сомнений тоном. В этот момент богиня-чудовище как будто даже почти не страшная — нормальная, даже красивая девушка-подросток, ещё несколько щуплая, но уже обладающая чувственной зрелостью только что распустившегося цветка. Однако теперь она запрокидывает голову и, взяв мои руки в свои, кладёт мои пальце себе на шею. — Если хочешь, убей меня прямо сейчас, эту сломанную куклу. Продолжение общения со мной принесёт тебе только страдания. — Потом смеются, когда я, поражённая шоком, отстраняюсь. — Сейчас это даже забавно, но рано или поздно ты будешь мечтать вот так сжать моё горло, но тогда я уже буду совершенной и для тебя — недостижимой. Моё сознание сбито с толку и едва ли может понять смысл происходящего. И вдруг сладкий тихий голос: — Возьми платье, его стоило бы просушить. — Простым изящным движением своих тонких рук девушка стягивает вымокший в озёрной воде балахон и остаётся передо мной совершенно нагой, что вновь вгоняет меня в ступор. — Почему ты голая? — поражённо спрашиваю я. Она хмурится и отвечает со всей серьёзностью в голосе: — Возможно, следование собственному спланированном образу — эгоистическая обращённость. Возможно, дань собственным эстетическим фетишам — естественная предопределённость. Возможно, подчёркнутый разрыв с общественной нормой — отказ от обобщённости. — На мгновение она замирает, пробуя в голове собственную мысль. Затем продолжает более мягким тоном: — Думаю, мной руководит разумное стремление к минималистичности. В конце концов, стремление к идеалу означает отказ от всего излишнего и отягощающего. Это же касается и ношения нижнего белья. Сердце бешено колотится, лицо заливает краска. Вся глупая ситуация кажется мне ошибкой. И я бы хотела немедленно оборвать происходящее и вернуть свою жизнь в привычное русло. Однако, всё, что мне остаётся, — просто забрать её платье и, развесив сушиться вместе со своими рубашкой и юбкой, ждать, пока девушка с внешностью богини весело резвится в затопленном золе и играет в догонялки со стаей уток. В этом действительно есть что-то картинное — сцена, которую мог бы изобразить классический художник, но несомненно испоганила бы рука озабоченного непрофессионала. Полотно под названием «Играющая русалка» или «Нимфа-купальщица». * * * Сцена вторая: разрыв. Мир, который бы лучше вообще не существовал ни единого мгновения в этой жизни. Итак, после проведённого в столь интересных приключениях дня мы вдвоём возвращаемся по холмам вдоль берега водохранилища к дому — её дому и моему временному пристанищу. Севшее солнце уже не освещает золотящиеся поля, производящие сейчас впечатление колышущейся серой тьмы, в недрах которой трупные черви устроили своё непрекращающееся копошение. По правую руку — водная гладь, спокойная в лунном свете своими мягкими переливами. А где-то совсем позади крутой обрыв к реке образует ступенчатые пирамиды выветренных каменных блоков — скальные замки и форты, созданные самой природой. Наконец, приблизительно в километре от нас на краю последнего поля маячат первые сады пригорода, и множество почти игрушечных домиков приветливо светят своими оконцами, указывая верное направление к дороге. Обратно в селение. В основном мы молчим. Погружённая в собственные мысли и фантазии сестра не слишком разговорчива, мне тоже нравится просто идти в тишине по земляной тропе. — Послушай, ты ведь понимаешь, что нам не следовало плавать к тому отелю и играть внутри его разрушающихся помещений? Не думаю, что отправившись туда мы поступили правильно, но сейчас с этим уже ничего не поделать. Другое дело, что новость о такой прогулке детьми явно не вызовет радости у твоих родителей, скорее уж послужит поводом для ссоры. — Молодец, — вздыхает девушка. — Ты правильно мыслишь. Поэтому мы не станем никому ни о чём рассказывать, а сохраним всё случившееся в секрете. Можешь рассказать о других местах, которые я тебе показывала до этого, но отель станет нашим маленьким секретом. Однако разве ссора со взрослыми сейчас беспокоит тебя больше всего? Что-то другое не даёт покоя, верно? Расскажи об этом. Она права, она чертовски права. Её выходки в ресторане произвели на меня сильное впечатление, и теперь меня преследует смутное волнение, словно я коснулась чего-то запретного. И это запретное меня совсем не обрадовало. Но и открыто обвинять девушку-чудовище мне не хочется — она искренне показала мне свой сокровенный мир, и, конечно, по-своему он был очень красив. Другое дело, что будучи склонной к необдуманным и хаотичным поступкам, движимая собственным болезненным воображением, она чересчур забылась в своей игре и перешла черту допустимого, откровенно досадив мне всеми этими лесбийскими приставаниями. — Твои родители знают о твоих извращённых наклонностях? — пытаюсь я сменить тему. — А разве им следует знать об этом? Это послужит лишь поводом к очередной ссоре и усилит отчуждение между нами. У моих родителей нет ни способности любить меня, ни воображения, позволившего бы убедить себя в этой любви. Зато они весьма амбициозны относительно моего воспитания, что откровенно веселит и развлекает меня. — Вы часто ссоритесь? — Смотря что считать ссорой. Я бы скорее назвала это актами непонимания. Нет, сама я прекрасно понимаю мысли и чувства своих родителей, но вот они именно не понимают ни меня, ни своих чувств ко мне. Из-за этого в наших отношениях всегда присутствует толика напряжённости. — В каком смысле «не понимают»? — В их глазах я малолетняя сука. Кто угодно мог бы начать так думать о ребёнке со столько странными фантазиями и необычным поведением. Даже за её приветливым спокойствием, с которым она вначале встретила меня на железнодорожной станции, уже тогда я заметила маску жестокого желания. И сколько бы она не говорила о своём понимании всего и вся, самой ей для нахождения какого-то хотя бы мнимого равновесия в жизни требуются эти игры на фортепиано в заброшенным месте с личиной умирания. — А кто же ты на самом деле? Кем считаешь себя? Она смеётся: — Наивный вопрос. Я не считаю себя никем кроме той, кто я в данный момент. Сейчас я твоя двоюродная сестра, которая показывает тебе окрестности своего родного города. Но если обобщать… я чувствую себя довольно одинокой. Поэтому с такой серьёзностью приняла на себя роль твоей родственницы и подруги. И поэтому меня несколько нервирует то отчуждение, что я чувствую с твоей стороны. Я не собираюсь проявлять к ней жалости по такому поводу. — Не удивительно. Ты сама добилась такого к себе отношения. Но я быстро успокаиваюсь, так что сейчас уже не хочу сторониться тебя. Только помни: ты пообещала не причинять мне вреда. Это касается в том числе и твоих похотливых приставаний. Её лицо на мгновение замирает, а потом, совершенно изменившись в безумном порыве, оказывается совсем напротив моих глаз. Почти касаясь меня губами, она шепчет: — Ты пахнешь фейерверками драгоценных вздохов. Как я могу не желать ту, что пахнет фейерверками драгоценных вздохов? Мне кажется, что сейчас она меня или поцелует, или начнёт душить. В ужасе я отстраняюсь, а она призрачной тенью исчезает в темноте и уже маячит подле калитки участка своих родителей, вся сжавшаяся и, похоже, едва сдерживающая желание. А потом распрямляется, расслабляется и уже приветственно машет мне рукой, предлагая наконец вернуться в дом. Меня одолевает чувство досады, и, когда нам открывает тётя, мать этой чудовищной девушки, я не задумываясь выкладываю всё: — Вы довольно поздно сегодня, уже и ужин пропустили. Но ничего страшного. Главное: как прошла ваша прогулка? — Прекрасно, я показала и поля, и холм, и скалы у реки… — …Из архитектуры, — перебиваю я, — особенно запомнился полузатопленный отель на водохранилище… кажется, вы его зовёте озером. Мы и задержались-то из-за того, что там мы умудрились как-то опрокинуться в воду — пришлось сушить одежду. Радостная до того тётя теперь хмурится и с сомнением смотрит мне в лицо. — Там довольно опасно, и я не могу не предупредить вас об этом, — заканчиваю я свою мстительную тираду. Но богиня-чудовище только с улыбкой переводит взгляд с меня на свою мать. — Каждая из вас сейчас звучит для меня ароматом талой воды. Похоже, вы легко найдёте общий язык. Я думаю, что тётя сейчас ударит её, но та вместо гнева становится грустной и с искренним сожалением приказывает: — Пройдёмте со мной. Нет смысла стоят на пороге. Жду вас обеих в гостиной. — Мне помыть ноги? — спрашивает девушка-чудовище. — Конечно, — кивает её мать. Она не желала мне зла. И тогда, в тот момент всепоглощающего желания, не коснулась меня. Я бы не забыла о случившемся так быстро, но в целом успокоилась бы за несколько минут. Возможно, наорала бы на сестру. Но именно в тот момент мы оказались у дома, и в порыве злобы я отомстила ей — даже зная, что потом буду жалеть об этом. Зная, но не думая. Зато теперь я могу свободно размышлять над своим мелочным поступком сколько угодно. И ни к каким хорошим выводам эти размышления явно не приведут. …Девушка и её мать появляются в дверном проёме гостиной через две минуты. Девушка боса, ореол интимной женственности вокруг неё настолько силён, что даже на расстоянии я чувствую её желание изнасиловать меня. Хотя (и это пугает ещё сильнее), кажется, её похоть сейчас направлена больше на саму себя. Девушка ложится на диван животом книзу, аккуратным движением кладёт ступни на подлокотник и замирает. Я вижу её подошвы с гладкой кожей, чуть более тёмной на фоне общей бледности тела там, где пятка и подушечки стоп опираются при ходьбе о поверхность; и длинные пальцы — немного более тонкие и прямые, чем у большинства людей. Всё то же сочетание интимной женственности и нежности ребёнка. Тогда наказание начинается, и я словно завороженная смотрю на эту в высшей степени эротическую сцену. Когда мягкий массаж стоп своей дочери тётей постепенно переходит в откровенную щекотку. Когда богиня-чудовище вцепляется руками в подушки дивана, но не произносит не звука. Когда она плачет, вся сотрясаемая болезненной дрожью. Хуже чем боль и так похожая на секс — пытка щекоткой, продолжающаяся десятки минут без жалости со стороны сурового родителя, сознательно мучающего своего ребёнка. — Пожалуйста, остановитесь. Остановитесь же! Я сама виновата, что позволила себя затащить в этот отель. Я могла в любую минуту повернуть назад, но не совладала с интересом. — Но вела тебя она. Тем более, что я не раз предупреждала эту тварь не плавать туда, но разве она меня послушает? А теперь? Посмотри, как ёрзает эта шлюха, когда я ласкаю её ноги. Она должна благодарить Бога за то, что отец сейчас в отъезде — поверь мне, его методы воспитания много хуже. И тогда я убегаю реветь в выделенную мне в доме комнату.
Ответов - 3
SpiralExistence: * * * Сцена третья: воссоединение. Преддверие небес и ада. — Предательница. — А ты тоже хороша: готова наброситься на меня и немедленно трахнуть! Скажи спасибо, что я о твоих приставаниях не рассказала. — Я зла на неё за одно лишь чувство, которое она ко мне питает. Злое, жестокое чувство болезненной страсти. Однако… я вспоминаю пальцы тёти на её расслабленных и кажущихся такими беззащитными подошвах, ещё когда в ход не пошли перья, кисти и щётки. — Ты тоже прости меня. — Не спеши защищаться или оправдываться, в нашем положении это не имеет никакого существенного значения. То, что ты меня подставила — факт, однако я отлично понимаю, насколько ты не владеешь собственными чувствами. Можно сказать: сегодня они тебя подвели, и ты совершила ошибку на эмоциональном порыве. И, признаюсь, мне нравится и эта твоя эмоциональная слабость. Меня раздражает то высокомерие, с какой она смотрит на всех вокруг. — Упорно мнишь себя лучше остальных? Считаешь, что тебя бы чувства никогда не подвели? Она пожимает плечами. Открывает навесной шкафчик и наливает нам по бокалу вина. Красный напиток колышется в дрожащих пальцах с бледными ногтями, напоминает мне кровавый огонь её глаз, какими она смотрела на меня в самый пугающий момент. — А я знаю — тогда у садовой калитки ты реально с катушек слетела. Может, в конце и сдержалась, молодец, но ещё какие-то несколько секунд — и ты бы точно попыталась убить меня или попросту изнасиловать. — В тот момент я нашла его — единственный способ, который сделает меня совершенной. Тот самый настоящий способ, перед которым даже смерть обратится в ничто. И я хотела быть с тобой искренне, и потому показала тебе, что значит для меня твой отказ. Ты испугалась? Ты должна была испугаться. — Залпом опрокидывает в себя кровавую жидкость, а потом, задыхаясь, жадно вдыхает воздух. — Если задуматься, страдания от неразделённой любви… совершенно новое для меня чувство, и я пока не знаю, как о нём даже просто говорить. Скажу лишь, что оно единственное во всём моём мире не имеет ни цвета, ни запаха, ни звучания. — Страшная и прекрасная, искривлёнными от судороги руками она трогает своё лицо. Глаза опять горят пламенем мертвенной страсти. — Хотелось бы наполнить это чувство тобой, забрать ради этого у тебя всё без остатка — тогда родится что-то новое, божество, существующее одно мгновение и бесконечно возвращающееся в него. Как будто я что-нибудь поняла. Но я вижу, как страсть ко мне постепенно сводит девушку с катушек, и, честно говоря, мне её даже жаль. Однако… — Нет. Я не могу помочь тебе. — Почему? — наклонив голову, она пристально смотрит мне в лицо, и это снова внимательные и заботливые глаза её «хорошей половины». — В чём причина отказа? Я не понимаю. — Ты мне противна. Мне правда жаль, что пришлось сказать это вслух, но врать тоже не хочу. Но она совсем не расстраивается и не впадает в очередной приступ безумия. Она сыплет вопросами одним за другим: — Твоё «противно» — что это за чувство? Какое оно? На что похоже? Ты можешь описать его? — Как если бы меня окунули в помои и ещё заставили их глотать. — Сейчас я всего лишь сломанная кукла. — В её взгляде проскальзывает настойчивость. — Помоги мне перестать быть этими помоями, в твоих силах сделать это. Мы бы сделали это вместе. И результат тебя бы поразил. — Нет. — Выпей вино. Это напиток консонанса, примиряющий душу с телом. И потом позволь мне быть твоей жертвой во время щекотки. — Что? — ошарашенно переспрашиваю я. — Мне известна твоя антипатия к щекотке. Но выполненная нежными руками, она была бы подарком после той отвратительной пытки, которой меня подвергла мама. Твоя расплата за предательство. — Ты всего лишь хочешь, чтобы я тебя щекотала? — Да. По крайней мере пятки. Благодаря синестезии у меня потрясающая чувствительность к такого рода прикосновениям. И, как ты могла видеть во время наказания, я отлично сдерживаюсь и могу вытерпеть всё не шевелясь. — Только щекотка и ничего более? — Да. Я вздыхаю: — Ладно. Но больше ко мне ни с чем не приставай, я всё равно не смогу стать твоей девушкой, да и через две недели уже уеду обратно, и встретимся мы, быть может, уже совсем взрослыми. Босая, она просто садится подле меня, кладёт ступни мне на колени, а сама ложится и с закрытыми глазами кажется мирно спящей, хотя я вижу замершее в ожидании мучительной ласки сердце девушки-богини-чудовища. С удивлением я обнаруживаю, как приятны на ощупь кожа её подошв, с искренним вниманием я глажу её пальцами. Сестра приглашает обратить внимание на свои пальцы, расправляя их и мило шевеля ими; это удивительное движение — не думала, что каждый палец на ногах у человека может двигаться так свободно и независимо от соседних. Я щиплю тонкие натянутые мембраны кожи между пальчиками. Потом уже настырно перебираю окончаниями своих ногтей по сводам её стоп и дразню их чуть более тёмные подушечки. Интересно, как переживает щекотку синестетик? Тем более такой «полный», как моя сестра, чьи чувства смешаны воедино и укреплены сложнейшими непонятными взаимосвязями. Щекотка для неё подобна музыке? Тогда какие мелодии были у того названного ею неспроста отвратительным наказанием и у нынешней любовной игры? …Всё происходит в полном молчании и затягивается, пожалуй, на минут сорок-пятьдесят. Мне жарко, девушка тоже покрывается испариной. И когда я острее всего ощущаю всю незримую интимность сцены, что-то во мне надламывается — а дальше пустота. Точно как тогда в отеле с оборванной на неразрешённом аккорде мелодией. * * * — То вино… что в нём было такого? — Небольшая порция наркотического средства, добываемого из смеси экстракта одного травянистого растения и отвара ядовитого гриба. Но, как видишь, этого для тебя неподготовленной оказалось вполне достаточно. Эффект продолжается ещё сейчас — ты чувствуешь жар во всём теле, у тебя кружится голова, — но постепенно сойдёт на нет. — Ты давала обещание не причинять мне вреда. — Не верь словам сломанной куклы, — озорно улыбается богиня. Я истошно кричу, зову на помощь хотя бы кого-нибудь. Рвусь — но ленты, удерживающие моё обнажённое тело практически неподвижным на весу посреди комнаты, обставленной словно зверская камера допросов, слишком крепки и умудряются не затягиваясь чересчур сильно точно фиксировать моё положение в пространстве. — Это бесполезно, в доме никого нет. Да и не дом это вовсе, а сарай в поле. Место, может, и не такое одинокое, как затопленный разошедшимся водохранилищем отель, но также весьма удалённое от человечества. Сейчас раннее утро, и тут ещё никого нет поблизости. — И что теперь? — Насилие, пытка, возможно, смерть. То, к чему я готовила тебя с того самого момента, как увидела на семейном фото. Там тебе ещё лет десять, но ты уже такая милая и невинная. Но посмотри на себя сейчас — ты прекрасная девушка с милым личиком и практически идеальным телом. Я принесу тебя в жертву идее красоты. С помощью небольшого ручного зеркала она в деталях показывает мне моё собственное положение: замершее в ужасе тело посреди пут из белых лент в почти метре над дощатым полом. А сама она одета в столь странные костюм, что точно описать его не представляется возможным — такие же ленты (или уже, скорее, ремни), затянутые поверх всех частей тела, со множеством металлических украшений в местах перекрёстов, топ из лёгкой ткани и такого же материала же шорты. К моему удивлению, она не боса, но обута в изящные сапожки. Такой костюм подошёл бы девушке-магу из какой-нибудь фэнтезийной игры. — Прежде чем ты начнёшь истязать меня, хочешь, я расскажу тебе одну интересную историю? Уверена, она тебе понравится. — Расскажи историю. Правдивую историю о себе, — в ответ просит девушка-богиня. — Да, я расскажу тебе историю. Историю о наивной глупышке и ребёнке, возомнившем себя богом. Историю о нас двоих. И я рассказываю ей эту историю — все три акта разворачивающейся драмы, ведущей от знакомства к такому импровизированному жертвоприношению. Девушка внимательно слушает, а под конец начинает смеяться. Кажется, она плачет. — Хорошо, это была замечательная история, и я принимаю её, — говорит она, когда я замолкаю. — Но теперь тебе придётся выслушать и мой рассказ. — Всё, что угодно, лишь бы протянуть время, пока сюда не придут на работу крестьяне. — А ты честна, — весело подмигивает она полным слёз красным глазом. — Ты и так понимаешь, зачем я всё это делаю. — Нет, не рассчитывай, я не передумаю. Я хочу тебя. Хочу принести в жертву зарождающему «Богу одного мгновения» внутри моей души. Я стану совершенным существом, а ты исчезнешь ради этого, — описывает наше воображаемое будущее божество с ореолом интимной женственности. — Тебя всё равно вычислят и запрут в психушку. — Значит, я буду богом в психиатрической больнице. — Ей совершенно всё равно. — Чего ты хочешь на самом деле? Просто утолить свою извращённую страсть ко мне? — Хочешь услышать? Хорошо, я тоже поведаю тебе одну довольно интересную историю — рассказ о моём детстве. — Слушаю. — Всё, чтобы протянуть время? — Всё, чтобы протянуть время. — Не рассчитывай на большой выигрыш, моя история довольно короткая. Однажды к нам на дорогом автомобиле приехал человек — серое лицо в таком же сером костюме, красные глаза за затемнёнными стёклами очков. Вежливый и обходительный с моей матерью, он также подарил мне коллекционную куклу, а потом предложил поиграть с ней в другой комнате. Я слышала обрывки его разговора с моими родителями, но тогда не предала этим словам никакого особенного значения — куда интереснее была та самая кукла, красивая и, наверное, очень дорогая вещь скорее для выставки, чем для детских игр. Этот человек был дальним родственником моего отца и работал психологом за границей, где занимался семейной практикой и одновременно курировал некое масштабное исследование по этой же теме. К ужину меня пригласили в столовую, тот мужчина ласково расспросил меня о моей жизни, при этом делая пометки в своём блокноте. Наконец он взял у меня из рук куклу и задал вопрос: — Как зовут эту девочку? — Алиса, — ответила я, потому что уже успела придумать ей это имя. — Прости, я не сказал тебе, но Алиса в последние дни, ещё до приезда сюда, очень плохо себя вела, поэтому её следует наказать. — Тогда он крепко сжал тельце куклы, перегнул его до той степени, что она с треском сломалась пополам. — Смотри внимательно, теперь, если ты так же будешь плохой девочкой, с тобой случится то же самое. Потом ко мне подошла мать и сказала: — Вообще-то ты уже плохо себя вела сегодня утром, поэтому сейчас тебе нужно будет искупить свою вину. Они раздели меня догола, привязали к привезённым учёным-психологом козлам-колодкам и, прикрыв ещё глаза повязкой, долго щекотали в различных местах и различными способами. На самом деле я не сделала в тот день ничего плохого, но мужчина с глазами того же цвета, что у меня, смог объяснить мне, что самим своим существованием я приношу зло своим родителям. Он внушил мне вину, так что я искренне приняла то извращённое наказание, как принимала его во многие последующие дни. В этом, как я сейчас догадываюсь, в какой-то степени заключалась работа приезжего родственника, и он в течение многих лет спонсировал моих родителей, чтобы те участвовали в задуманным им эксперименте. Меня могли начать пытать в любой день в любое время, иногда будили ночью, чтобы снова помучить. Но стоило мне повести себя хотя бы слегка не так, как хотели того мать или отец, то меня истязали особенно долго и жестоко. Постепенно я начала понимать, что со мной происходит нечто странное. Тогда, ещё в раннем детстве, я впервые испытала острое оргазмическое переживание, связанное с щекоткой. Будучи совсем щуплой девчонкой, задумалась о своём теле как о неком храме красоты и женственности. Тогда же я поняла, насколько моим матери и отцу нравится мучить меня, и они бы делали это даже если бы им за это ни гроша не платили. Ну, по крайней мере за присылаемые деньги они честно выполняют и другое условие эксперименты — никогда не поднимают на меня руку. Она оба — довольно жестокие люди, в какой-то мере им свойственны садистские устремления, и следуя таким своим желаниям, они действительно постарались сделать из меня сломанную куклу. И вот уже многие годы я желаю лишь одного: оказаться по иную сторону истязания, стать палачом, а не жертвой. Но если уж кого-то и подвергать таким эротичным страданиям — так того, кто тебе действительно нравится. И это, как ты, наверное, уже поняла, будешь ты. Вот и вся моя история. Действительно короткая, не правда ли? Но её исполнение заняла столько лет, что я успела вырасти и стать тем человеком, какого ты видишь перед собой. — Твои родители — ублюдки, — шепчу я. Я поражена, но не больной фантазии девушки, а правдивости рассказанного мне сейчас воспоминания, в которой нисколько не сомневаюсь. — Возможно, ты переоцениваешь их чудовищность. Они просто идиоты с жестокими сердцами, ничего особенного. Пожалуй, я буду честна, если скажу, что даже не желаю им смерти. Вообще, у меня не осталось желаний, кроме уж известного тебе — стать божеством для самой себя, совершенным существом, которое уже ничто не сможет сломать. — Она вздыхает. — Думаю, разговоры исчерпали себя, и пора приступать к самому ритуалу. Пожалуйста, выдержи как можно дольше, ведь как только ты сдашься, я убью тебя. — Не надо! Не становись такими, как твои родители! — кричу я, уверенная, что все мои мольбы бесполезны. Она огорчённо вздыхает в ответ: — Видишь, ты уже сдаёшься. Но так рано покончить со всем я просто не смогу. Какое-то время тебе придётся потерпеть, а пока поступим вот так. — Она вставляет мне в рот плотную упругую заглушку и закрепляет её ремешки позади моей головы. Теперь я могу лишь сдавленно мычать и пускать слюни. Помедлив некоторое время, она обходит меня со спины (я едва могу видеть её силуэт позади себя краем своего зрения) и кладёт пальцы (я представляю её тонкие бледные ногти на гибких руках пианистки) мне на подошвы. Уже одно это прикосновение отдаётся волной нервной дрожи во всём моём теле. — Родители всегда начинали с ласкового массажа и лишь постепенно сменяли его щекоткой. А особенное внимание они с детства удаляют моим ногам. Но мы с тобой сегодня испробуем и многие другие места — от подмышек до сосков. Да, соски мне тоже щекотали во время наказаний — и не думай, что это очень приятно. Просто надо уметь правильно воздействовать на такие деликатные места. Но начну я именно со ступней. И она начинает. Действительно, вначале только расслабляющий массаж — тёплые и сильные его движения тем страшнее выносить, что в каждую секунду я ожидаю начала щекотки. — У тебя красивые ступни, действительно очень красивые. Нисколько не сплющенные ни в одном направлении и правильных, полных изящества пропорций. Она начинается где-то через минут десять — «сломанная кукла» не торопится. Щекочет и иногда целует мои пятки, подушечки, своды стоп и пальцы. Тогда я уже рвусь что есть мочи и дрожу как в лихорадке. Ощущения и правда вскоре начинают напоминать болезненный бред, а когда девушка переходит к моим подмышкам, сознание и вовсе помутняется туманной дымкой. Моя жизнь концентрируется в том месте, где сейчас моя мучительница производит щекотку. …Когда я на грани того, чтобы впасть в блаженное забытье, кляп во рту куда-то исчезает, и мне почти насильно вливают ещё одну порцию красного вина. Горько-сладкий вкус напитка несколько возвращает меня в чувства, и я пытаюсь отдышаться. По крайней мере сейчас меня больше не щекочут. — Пока я переодевала тебя в эти прекрасные ленты, то обратила внимание на кое-что интересное. Твоё влагалище таит замечательный секрет: ты ещё девственница. Себя я давно уже самостоятельно лишила девственной плевы, и сейчас сделаю нечто похоже с тобой. Я визжу, пока девушка с кроваво-красными как огонь глазами вводит два своих пальца в меня, вызывает краткий приступ боли и теперь шевелит окровавленной рукой у меня внутри живота. Вынув же пальцы, тщательно облизывает их. В следующий час я переношу на себе многие виды изобретательных мучительных воздействий: острым холодом и непереносимым жаром, сводящим с ума электрическим током, различными видами игл, временно перекрывающей дыхание и кровообращение верёвкой на шее… Полученный с вином наркотик во мне бьёт по мозгу с новой силой, и я к собственному ужасу всё больше наслаждаюсь происходящим. Ещё немного — я чувствую бурную разрядку в каждой клеточке своего тела, содрогаюсь в конвульсиях экстаза. Тогда собираю последние силы и прошу: — Убей меня. Просто покончи с этим для нас обеих. Неужели тебе недостаточно. Но она запрокидывает голову, падает передо мной на колени. Звучат сладкие слова: — Я испытываю определённый интерес и к своему телу. Ты просишь о смерти, и это действительно показатель того, что пора заканчивать эти жестокие игры. Прости, что втянула тебя во всём это. Но тебе теперь с этим жить — и я могу только надеяться, что ты сохранишь в себе воспоминания об этом моменте на всю свою долгую жизнь. А вот мне действительно пора. Прощай. Нож, оказавшийся в её руке, мечется по моему телу, обрезая ленты, и я наконец падаю на пол — нагая и изнасилованная. Готовая к собственной смерти и вдруг увидевшая чужое самоубийство. Девушка, ставшая богом, словно согбенная порыв ветра травинка опускается на доски пола сарая с перерезанным горлом. На её бледных губах играет загадочная улыбка. Во мне звучат её последние слова: — Смерть действительно беззвучна. Какая прекрасная тишина!
Erzsebet: Интересно. В смысле, рассказ интересен не столько как рассказ, сколько как емкое описание того, что происходит сейчас у тебя с твоим творчеством. Очевидно, что ты умеешь писать грамотно, ярко, интересно. Очевидно также, что твое мироощущение весьма оригинально, что темы для творчества, приходящие тебе в голову, не банальны, дают простор для сочинительских игр и интересных сюжетов. Казалось бы, это беспроигрышная комбинация, садись и пиши, все будет супер. Но кое-что не срабатывает, кое с чем проблемы. То, с чем у тебя проблемы давай я назову "балансом", окей? Это отчасти касается и многих других твоих историй, но, когда я недавно тут регистрировалась, думала, ты уже изжила эту проблему: новая версия "Близняшек" мне это внушила. Оказывается, не совсем так. Дело в том, что ситуации, которые ты придумываешь, героини, о которых пишешь, многие из них они действительно получаются очень и очень интересными, загадочными, сложными, многогранными, и все такое прочее. И чтобы адекватно раскрыть это, нужен текст гораздо большего объема. Но если растянуть большую часть твоих рассказов до большой, плавно развивающейся истории на много глав... ммм... что-то будет не так с этой историей. Точно не могу сказать, что, потому что еще не читала от тебя ни одной повести, но ощущение такое, что по крайней мере, если имеющийся рассказ (любой твой рассказ) - "краткое содержание" воображаемой повести, то читать повесть будет неинтересно - гораздо скучнее, чем рассказ, со всеми его недостатками. Например, здесь. Действительно, как ощущают щекотку синестетики? А если синестетка при этом страдает от душевной болезни, развившейся на фоне психологический травмы, связанной всё с той же щекоткой? Очень интересная тема. Для разговоров и фантазий об этом. А вот как написать рассказ? Посмотри сама: твоя героиня явно нездорова психически, плюс она лесбиянка, плюс она фетишистка, плюс она синестетка, а еще творческая личность. Прибавь к этому родителей-изуверов, постоянные пытки щекоткой, которая ее возбуждает - сколько нужно места, чтобы все это раскрыть? Конечно, много. А теперь представь повесть или роман об этом. О том как главная героиня приехала в гости, как ежедневно проводила время с кузиной, раскрывая все новые шкафы ее личности, набитые скелетами... Тут или ты гениальная психологиня, что интересно напишешь именно психологический роман, или получится скучно, потому что, ну, какие там события могут быть? Нет, может, я ошибаюсь. Может, у тебя в каждой главе будут таки-иие события, что я зачитаюсь. Только рада буду. Я ведь тебя не отговариваю, наоборот, пытаюсь дать совет, который поможет тебе продолжить. Попробуй этот "баланс" найти. В "малых формах" - рассказах - для этого я бы уменьшила "экстремальность" ситуации - то есть, количество пунктов, по которым ситуация выходит за рамки повседневности. Зато тщательнее сосредоточилась бы на тех пунктах, что остались. Так читатели не тратили бы силы на осознание и принятие вымышленной вселенной, в которую попали. А если бы я писала роман, то следила бы чтобы "странности" подавались достаточно дозированно, чтобы читатели "прожевывали" бы их примерно с такой же скоростью, что и в рассказе. Это мое личное ощущение. Можешь принять этот совет, а можешь начать действовать ровно наоборот. Ну и есть совсем по мелочи претензии. Вроде того, что в стремлении писать высоким слогом ты пишешь во многом искусственно. Когда сама увлекаешься сюжетом, это пропадает. А в самых важных сценах вновь возвращается. Не знаю как описать. Чтобы говорить поэтично, не обязательно делать вид, что живешь в осьмнадцатом столетьи. У тебя порой встречаются потрясающие поэтичные образы, в том числе и в этом рассказе. Налегай на них. И, наоборот, избегай банальных оборотов, которые используют все подряд. Тогда все будет прекрасно.
SpiralExistence: Если честно, даже не знаю, что сказать в своё оправдание. У тебя очень точное замечание насчёт «баланса», который я так упорно не могу выдержать. Хочется создать вот прям «историю мечты», а получается такой вот неуклюжий текст, качеством которого я и сама не сказать чтобы была довольна. Именно этот рассказ — по сути один из вариантов истории моей «героини мечты», с которой я в какой-то мере себя ассоциирую. Вообще, у меня таких персонажей двое, но здесь я использовала лишь первую из них. И она получилась действительно больной на голову. Эх, по крайней мере я смогла объяснить хотя бы частично причины её психической болезни. Ну и язык… вечная проблема с языком так и преследует меня. Возможно, я слишком много читаю (или читала раньше) в таком стиле и теперь никак не могу выйти за пределы подражания этой стилистике прошлых эпох. И это притом, что хочу как раз таки писать довольно современно. Ладненько, сейчас я как раз пытаюсь работать над рассказом с очень простым сюжетом. Да и там всё не так уж гладко выходит, в особенности — диалоги и представления персонажей. Я хочу поставить контраст между двумя героями, получаю только то, что один из них — мерзкий и злобный поганец. Никуда не годится. Не знаю, как я буду дальше трудиться в этом плане. (Надо, во-первых, дождаться антидепрессантов). Есть идея повести в околотриллерном жанре. Есть более крупная идея чего-то вроде полноценного романа, концепт которого я пока выдумываю потихоньку. Опять же пытаюсь породить такую историю, которая была бы интересна мне самой. Надеюсь, там я не наляпаю таких грубых и серьёзных ошибок. Вместо послесловия: Недавно видела запись стрима одного художника, где он работал почти беспрерывно восемнадцать часов подряд. Это просто потрясающе. Я едва ли могу на два часа уйти в творчество. Просто отвратительно.
полная версия страницы