Форум » Творчество форумчан » Twins’ extreme » Ответить
Twins’ extreme
SpiralExistence: — Правда, отсюда открывается такой чудесный вид? Всего два метра — и сразу за низеньким сетчатым заборчиком каменная гряда склона холма резко уходила вниз. Сложенная крупными серыми валунами, она кое-где перемежалась с небольшими пологими площадками земли вперемешку с речной галькой, ставшими прибежищем для жухлых дикорастущих кустиков и трав. В плохо различимых кривых заросших такой же травой железобетонных рёбрах, в нескольких местах подпирающих обрыв, с трудом угадывались когда-то вбитые здесь сваи. Покрошившиеся и занесённые пылью, они словно контрфорсы упрямо поддерживали устойчивость склона, не давая ему осыпаться и расползаться. Своим основанием эти сваи тонули в сплошном покрове зелени. Это травянистое море уходило вдаль к самой полосе молочного тумана, каждое утро заливающего ту противоположную часть низины. Кое-где из травы выныривали клочки земли, на которых находили приют кустарники и низкие деревца. Стояла освежающая теплота поздней весны. Дни и вечера уже напоминали лето. Лучи высокого солнца разогревали колышущийся влажный воздух, который, насытившись теплом и водяными испарениями, поднимался вверх, словно одеялом накрывая равнину, сохраняя льющееся с небес тепло в этой низине. С наступлением ночи это воздушное покрывало оседало в виде прозрачного пара. Пар клубился, растекался над травой — и где касался её зелени, появлялись капельки росы. К утру прохлада, наконец, брала верх, и отдельные облачка молочной дымки сливались в сплошную стену тумана. Но всё живое уже чувствовало неотвратимость прихода настоящей жары. Буквально за последние две недели природа собрала свои силы и пробудилась, расцвела сотней красок тысячи оттенков. Словно кто-то с небес взмахами огромной кисти набросал яркую картину поверх зелёной травы — такое впечатление оставалось от мириад распустившихся тут и там цветов. Сколько хватало взгляда, вся низина была усыпана ими — от самого обрыва и до самой линии тумана. Сестра молча кивнула. Она наслаждалась дуновениями свежего ветра, который раскачивал её волосы, шевелил складками коротких рукавов белой сорочки, её распахнутым воротничком и трепал синюю с серым клетчатую юбку. Сестра закрыла глаза и вся вытянулась навстречу ветру, смеющимся ртом ловила воздух. Так подалась вперёд телом, что я даже стала слегка опасаться, как бы она не выпала из окна — от этого её удерживали лишь упёртые в подоконник ладони. Волна гонимой ветром прохлады налетела на нас с сестрой, окатила приятным ознобом мою спину сквозь такую же блузку и клетчатую жилетку под цвет юбки. Мурашки пробежали от шеи до пояса, и я поёжилась, прогоняя ощущение. Действительно, даже просто сидеть вот так рядом с сестрой было очень приятно. Мы бы могли молчать весь день и не обменяться ни одной репликой, но не заскучали бы просто от близости друг друга. Да и вместо слов лучше бы было просто взяться за руки — родное знакомое тепло ладоней близняшки сразу ударяло в сердце, вселяя в него умиротворение и спокойствие. Два месяца назад я вдруг заболела. Мне не было плохо, и у меня ничего не болело. Утром кто-то активно тормошил меня за плечи, а знакомый голос повторял: — Вставай же, соня! Пробиваясь сквозь дремоту, я заставила приоткрыть глаза и увидела нечёткий силуэт сестры в лучах молодого солнца. Изображение плыло и никак не хотело фокусироваться. Про себя я отметила, что потолок комнаты чересчур высок и явно удаляется куда-то ещё выше и вбок, а рисунок на обоях колышется подобно беспокойной воде в ветряную погоду. Решив, что мне всё снится, я пробурчала невнятное «М-м…» и, перевернувшись на живот, приготовилась спать дальше. И снова меня что-то побеспокоило — толи неудобство, толи жжение. Я попробовала повозиться, но это никак не помогало избавиться от навязчивого ощущения — а оно только усиливалось, постепенно становясь откровенно раздражающим. А ещё вдали появилась тяжесть. Сознание нарисовало образ улитки, прячущейся в своей раковине. Следуя привидевшейся картине, собрав все силы расслабленного сном тела, я постаралась сжаться, как та улитка, втягиваясь под оказавшееся сдвинутым набок одеяло. Только остающиеся как будто плывущими в невесомости локти и колени подчинились из ряда вон плохо — краткий миг напряжение в них действительно появилось, но затем также быстро рассеялось, оставив лишь расслабленную пустоту. Захотелось проснуться. Наверное, я даже разозлилась в этот момент, раз рванулась снова, но только съехала с подушки, подтянувшись к середине кровати. Зато толчок выдернул плывущую голову из сна — и колкое чувство ударило по мне резким наплывом. Всё тело непроизвольно выгнулось, защищаясь от неизвестной угрозы. Разворот — и руками я ухватила свою сестрицу, что уселась мне на ноги и ноготками перебирала по подошвам. — Ладно, прекрати. Проснулась уже, проснулась… — Точно? — играючи издеваясь, спросила она. Но щекотать прекратила. — Ну ты, соня, даёшь. Как малое дитя дрыхнешь. Какой дурной пример подаёшь своей сестрёнке — ведь ты старшая! Я хотела ответить что-то в стиле «Да ну тебя!», но вместо этого накинулась на неё, мстя за щекотку щекоткой. Просмеявшись и, наконец, свалившись с кровати на пол, мы вместе побежали умываться и завтракать. А двумя часами позже во время игры в вышибалы на уроке физкультуры я вдруг потеряла сознание. Очнулась уже в школьном медпункте. По внешним симптомам врач диагностировал мне анемию, и меня увезли в областную больницу. Конечно, сестра ни отходила от меня ни на шаг, даже порывалась остаться хотя бы первый день госпитализации со мной на ночь, но доктора и я совестными усилиями смогли её отговорить от этой глупой затеи. Тогда была ещё зима — шли последние её деньки, в этом году выдавшиеся необычно холодными. А потом начались проливные дожди, которые размыли слежавшийся снег до похожей на сахарную глазурь массу. «Глазировка» растеклась по дорогам, затопив своей скользкой липкой массой все подходы к зданию больницы. Людям приходилось жаться на узенькой дорожке, выложенной деревянными плоскими ящиками из-под овощей и фруктов поверх слякоти. Радостно-жёлтые доски их быстро потемнели и помрачнели. Я любила гулять в больничном саду. После утренних процедур всех больных без противопоказаний к нахождению на свежем воздухе пускали сюда. Небольшое огороженное пространство, с которого предварительно тщательно счистили весь снег. Из-за хорошо налаженной системы оттоков лужи здесь не образовывались, а мощёные цветной «пастельной» плиткой дорожки высыхали уже через полчаса после любого дождя. Когда бы я ни вышла сюда — всегда ощущался некий мирный уют, совершенно не похожий на атмосферу больницы. Даже выходящий сюда корпус в составе больничного комплекса больше походил на оздоровительный домик санаторного курорта: белые стены с аккуратно подогнанными чёрными «лентами» - карнизами, пересекающими всё здание вдоль на уровнях первого и второго этажей; чёрные же пластиковые рамы окон из оргстекла; решётчатые воротца и четырёхскатная крыша «под черепицу». На пересечениях дорожек и кое-где ещё высились тонкие палки фонарей, снабжённых гладкими полированными плафонами, а в глубине сада имелся незамерзающий фонтан. Проходили дни, нескончаемые ветра гнали по наливающемуся светлой голубизной небу сонмы туч и облаков. Холод и слякоть сменились промозглым ветром и сухостью. Зима отступила, уступив место весне. Солнце стало куда смелее поливать теплом больничный сад, и на деревцах появились и начали распускаться почки. Их ветви, чёрными силуэтами напоминающие тянущиеся к небу узловатые пальцы чудовищ, оживились мягкой свежей зеленью. Мощёные дорожки очертились газонами и цветочными клумбами. И, наконец, запели птицы. Гомон их разноголосых выкриков обрушился на сад, лишив остатков того меланхоличного духа, которым наградила его на прощание зима. Всё это время сестра навещала меня чуть ли не каждый день. Вместе с ней мы гуляли под сенью юных кедров, посаженных кольцом вокруг садового фонтана — две совершенно одинаковые девчонки на фоне мирно дремлющих на скамейках старушек и режущихся в карты дедулек. Делать нам было особо нечего, поэтому в основном мы просто наворачивали круги по садику и молча наслаждались обществом друг друга. Тихий голос сестры иногда прерывал безмолвие прогулок, рассказывал о том, что творится в школе и остальном мире, какие темы по каким предметам изучались. Сестра всегда приносила мне готовые классные работы и домашние задания, поэтому отстать от программы я не опасалась. Тем более надо было долгими вечерами и утрами (в промежуток времени до основных процедур) себя чем-то занимать, а однообразное чтение книг утомляло. Пару раз у меня возникали вопросы по поводу некоторых типов задач, и тогда мы вдвоём старались разобраться в непонятном материале. Так и проходили мои дни в больнице — утренний подъём, уроки, процедуры, завтрак, прогулка, обед, тихий час — время, когда я обычно читала, — снова прогулка, но уже в обществе сестры, что появлялась примерно к 16 часам, затем опять уроки или чтение, ужин, чтение и, наконец, вечернее молоко и сон. Тихо, мирно, однообразно. Я даже почти не лечилась, но доктора пока что домой меня не отпускали. Чувствовала себя совершенно здоровой, но регулярные тесты всё ещё выявляли недостаток гемоглобина. Моя койка находилась в самой глубине палаты — светлое место напротив большого окна. Я посмотрела в него и увидела лишь однообразный пейзаж затопленной снегом озёрной поймы. Бесконечная белизна ударила по глазам, отозвалась тоскливой отдушиной на сердце. И более мне подходить к окну не хотелось. Но потом снег уступил место воде. Она появилась небольшими серыми пятнами на белой скатерти, с каждым днём отвоёвывала место у снега. Вначале тот упорно сопротивлялся, построив крепкую блокаду плотных скоплений, но вода постоянно подмывала и их края — и эти слякотные плиты трескались, рассыпались и утопали в зеркальной жиже. Водяные ручейки вконец изрыли последние крупные куски снега, давая понять, что не оставляют зиме ни единого шанса. А ночью ударил первый ливень, что враз снёс всё, что не стаяло до этого само — и осталось только одна бескрайняя свинцовая лужа до самого горизонта. Мрачное зрелище, тяжёлое зрелище — вновь ни единой причины смотреть в окно. Однако вид преображался на глазах — вода спала и сама потонула в рвущейся к солнцу зелени. Какое-то время ещё можно было наблюдать её блеск между скоплениями молодой растительности, но ещё неделя — и осталась только трава. Тотчас, как по команде, веснушками начали высыпать цветы — близи, вдали, по одному или группами. Цветы покрыли собой всё обозримое пространство за больницей, превратив зрелище за окном в настоящее пиршество для глаз — и я уже не могла оторваться от него. Сестра сползла с подоконника на пол, потянулась и спросила: — А на что похож вид отсюда ночами? — Вопрос меня озадачил, ведь сейчас темнело уже очень поздно, и я всегда засыпала ещё до наступления настоящей ночи. Но всё равно странно, что я ни разу подумала о том, чтобы посмотреть через это окно попозднее. — Наверное, ничего не видно в темноте… — ответила я неуверенно, но потом сама же добавила, — Это если луна светить не будет. — Сегодня почти полнолуние, и погодка безоблачная… — Сестра потянулась и хитро подмигнула, — Решено, сегодня я остаюсь с тобой. Посмотрим вместе. Я, было, стала отнекиваться, но она молитвенно сложила ладошки и стала клянчить «уступить и сделать младшей сестрёнке подарок». И я сдалась. После краткого обсуждения было решено, что я оставлю открытым маленькое боковое окошко в неиспользуемой палате по соседству с тем, чтобы сестра после больничного отбоя по запасной лестнице смогла проникнуть тайком в здание. Это было достаточно легко устроить — у палаты была боковая дверь, что вела не в общий коридор, а прямо сюда, в мою палату. А т.к. больных в отделении сейчас находилось совсем мало, то вот уже две недели я оставалась единственным обитателем этой комнаты, вообще рассчитанной на четырёх человек. Затем мы попрощались, и сестра ушла ждать назначенного часа в стоящий по соседству с больницей магазинчик, а я решила слегка вздремнуть, чтобы чувствовать себя к ночи бодрячком. * * * На этот раз щекотку я почувствовала сразу во всю силу и оттого мгновенно проснулась. — Ты чего не ждала меня у окна, как договаривались? — Извини, уснулось… Правда, прости. — Наш шёпот был такой тихий, что даже из другого конца палаты уже должен был быть совершенно неразличим. Я быстро скинула с себя ночнушку и трусики, натянула сорочку, клетчатую юбку и состоящую с ней в комплекте жилетку. Сестра была одета абсолютно также; такова была наша личная безмолвная договорённость — всегда носить одинаковые костюмы. Мы были однояйцевыми близнецами, поэтому обычно нас можно было отличить лишь по каким-то совсем уж незаметным признакам или по причёскам. Мои волосы свободно свисали до плеч, и только на макушке два непослушных локона чуть торчали вверх, из-за чего я должна была выглядеть несколько неряшливо. Сестра же заплетала волосы в «конский хвост», оставляя два широких длинных локона свисать спереди плеч. Девочка-сорванец и девочка-лапочка. Если честно, это сестра казалась старшей в нашей паре — хотя именно я первой появилась на свет на 45 минут раньше неё. Стараясь не шуметь, мы растворили окно и уселись на подоконник, спустив ноги наружу, где стояла непроглядная тьма. Небо пустовало — ни луны, ни звёзд. Благодаря редким отсветам от окон больницы можно ещё было разглядеть сетчатый забор, но взглянешь чуть дальше от него — ничего. Пустота, наполненная свежестью, и ветер совершенно не такой, как днём — нежнее, мягче, легче. Он шелестел одеждой и волосами, наполнял грудь живительной воздушной прохладой, ласкал голые руки и ноги. От удовольствия мы вытянулись, растопырили все пальцы и с закрытыми глазами наслаждались ощущениями удивительной парящей свободы. Сестра обхватила мою правую руку локтём и прижалась всем телом к моему боку. Я тоже навалилась на неё всем весом, склонила голову набок, легла на плечо. Так мы молча и сидели, чувствуя только ночной воздух заросшей озёрной поймы и тепло наших тел — такое похожее, почти неразличимое и потому куда более чем родное. Я вспоминала, как попала сюда — свою болезнь, что тут делала — свои процедуры, прогулки, часы, проведённые за чтением книг… Наверное, за эти месяцы я прочла их столько, сколько до этого читала только в течение целого года. Хотя даже это может быть преуменьшением. Первые недели две я почему-то всерьёз решила, что умираю. Понятия не имею, с чего возникли такие мысли, однако я поверила в их правдивость. Никому ничего не говорила, только лежала в кровати и ждала — час за часом, день за днём. Я чувствовала, как моя связь с этим миром утончается, как реальность отторгает меня. И я совсем не боялась, не переживала, просто «замерла» в ожидании — оставила все чувства, все мысли и все переживания далеко в прошлом, могла только мечтать и вспоминать. В конце концов, состояние это прошло, и я начала быстро приходить в себя. Не последнюю роль в этом сыграла сестра, которая сидела подле кровати тогда каждый день по пять-шесть часов, пока её не спроваживали дежурные медсёстры. Это она начала мне читать, а потом уже начатые книги дочитывала ей вслух я. Пока я поддерживала постельный режим, непроизвольно часами изучала нависающий белый потолок. Вначале он напомнил вид из окна — такая же ровная светлая поверхность. Но по мере того, как у меня восстанавливалась чёткость зрения, стали бросаться в глаза линии соединения плиток, из которых потолок был сложен. Это придавало ему своеобразную искусственность в сравнении с непрерывной снежной гладью. Кроме того, пластик оставлял чувство тепла и какой-то ватной мягкости в сочетании с «дышащей» упругостью только что испечённого хлеба. Вдоль линии соединения потолка со стенами был уложен вроде бы резиновый контур, резко выделяющийся и на фоне потолочного пластика, и — молочного с пастельными апельсиновыми и шоколадными «каплями» керамогранита стен. Вначале такая отделка меня порадовала, но вскоре начала раздражать своей неподходящей для больницы навязчиво счастливой теплотой и мягкостью. Но этот образ за многие дни уже отпечатался в моём мозгу, и даже когда я тонула лицом в подушке перед сном, он упорно вставал перед закрытыми глазами. Я чувствовала его спиной, шеей, макушкой, и не было от этого никакой защиты. И опять видение… А мне всё равно — сейчас слишком хорошо, чтобы эта дурацкая картина могла испортить настроение. Вся она предстаёт туманной — с пляшущим по стене узором и потолком, уходящим вдаль… далеко-далеко, куда я не могу дотянуться… Краешком сознания я поняла, что ночная прохлада в купе с теплотой сестринского плеча сморили меня. «Не стоило закрывать глаз…» — вяло прозвучала мысль и тоже ушла куда-то прочь. * * * Я не уснула окончательно, а пребывала на границе сна и бодрствования. Дремала без мыслей и чувства времени. С опозданием ощущала дуновения ветра и слышала мерное дыхание сестры. Наверное, она тоже расслабилась и прикорнула, тем более что ей в отличие от меня даже не представилось возможности хотя бы немного отоспаться заранее. — Смотри!.. — донёсся её голос. «Может быть, показалось…» — возникло сомнение. Первая осознанная мысль в пустом текучем сознании. Но в тот же момент стало ясно, что слова эти (буде они иллюзией или были сказаны на самом деле) подействовали словно толчок, и я проснулась. Оказывается, я положила голову сестре на колени, подтянула руки к лицу, а ноги — к попе и так, свернувшись, спала на подоконнике. А сестра осторожно придерживала меня, чтобы я случайно не съехала вниз и не выпала наружу, другой рукой нежно поглаживая мне волосы на голове, словно бы слегка расчёсывая их всей пятернёй. Я подняла к ней лицо и увидела, что она улыбается и смотрит на меня. — Смотри, — повторила она. Палец левой руки оторвался от моего лба и указал вперёд. «Значит, мне не приснилось». Моргнув пару раз, с силой сжимая веки, я села и потянулась, прогоняя остатки сонливости. И, наконец, взглянула туда, куда тянула руку сестра. За окном открывался поразительно нереальный вид, словно декорация волшебной сказки. Луна стояла почти в зените и своим шёлково-стеклянным светом заливала равнину. Всё сияло — травы, цветы, проступающие кое-где осколки водного зеркала, которых днём просто не было видно, — они складывались в прекрасную мозаику до того призрачную, что глядя на неё было страшно даже вздохнуть — а вдруг от этого лопнет гладь, разойдётся по швам и исчезнет навсегда. В полнейшем безмолвии эта панорама простиралась перед нами, и только порывистый ветерок колыхал её, гоняя шелушащиеся травинками и кустиками маслянистые барашки, через всё это огромное пространство. Вот найдёт воздушная волна, поднимет зелень, выгнет её, опрокинет — так что крошечные брызги облачком взмоют над водой; а потом двинется дальше, таща вал за собой — трава оседает, путается или, напротив, расстилается прямо, а мельтешащие брызги рассыпаются по её зелёным листочкам. Несомненно, мир за окном был живым, подвижным, исполненным первозданной энергией бытия, но в то же время дружелюбным, расслабленно-спокойным, умиротворяющим. Там, под растительным покрывалом, скрывались неизвестные воды, всегда тёмные, ничем не тревожимые. А в них, должно быть, кипела жизнь, мириады созданий сражались друг с другом за своё существование. А ещё глубже вода мутнела, постепенно переходя в склизкий ил — кладбище этих существ и источник их жизни. Одна мысль об этом манила и пугала одновременно. Сколь много великолепия скрывалось днём и могло быть увиденным только так, в глубокую светлую ночь; сколько же ещё оставалось скрытым от людских глаз? Вместе всё это складывалось в сказочную картину. Заросшая пойма содержала в себе непостижимые тайны и сама была одной из загадок мироздания — дикого, свободного от человека, а потому вселяющего в его душу смиренное благоговение. И сколько не всматривайся в эту красоту, она всё виделась какой-то чуждой, неземной. Слишком уж не похожа была ночью при почти полной луне пойма на саму себя под лучами солнца. Но вот волшебный мир начал сужаться — пришедшая издалека угольная тень вторглась в него и принялась пожирать кусок за куском. Мрачное ненасытное чудище росло, наступало, а сияющая сказка беспомощно проваливалась в его утробу. Я поёжилась, стараясь отогнать ощущение кошмарной скрытой угрозы, несущейся прямо на нас. А пейзаж всё уменьшался и уменьшался. Вот хрустальное сияние задрожало, сделалось нечётким и вдруг рассеялось. Я подняла глаза и увидела, как большое облако покрывало лунный диск. До того не отпускавшее ощущение сказочности происходящего затрепетало подобно сиянию ночного светила, поблёкло и осталось где-то позади. Бесконечно великолепной картины не стало, осталась только пустынная ночь вокруг сидящих на краю мира девушек с одним лицом на двоих, в чертах которого застыло выражение завороженной растерянности и беспомощной тоски. — Остались лишь воздух, да мы с сестрой. И ничего больше не было. Минуты две мы просто сидели и дышали ароматом трав, цветов и собирающейся росы. Говорить не хотелось. Казалось, что мир расступился, и все люди оказались очень-очень далеко. И здесь, куда ни брось взгляд, не найдётся ни одной живой души. Из-за этого не покидало ощущение полной потерянности, оторванности; только одиночества мы не ощущали — наши ладони всё так же крепко сжимали друг друга. — Ты не замёрзла? — наконец нарушил тишину голос сбоку. Я отрицательно промычала и мотнула головой. По спине прошла волна холодных мурашек, и оцепенение, в котором я до этого пребывала, отступило. Сестра тоже встрепенулась, выгнулась назад, расправляя, видимо, подзатёкшие от долгого сидения неподвижно члены. — Может, луна ещё выйдет… — нерешительно протянула она. — Да, давай подождём. — Повисла пауза, которая почудилась мне неуютной. Но как назло, в голову мысли не шли, а произносить абы что было слишком грубо. В такой атмосфере слова звучат как-то особенно гулко, особенно глубоко, и пустые фразы своим диссонансом резанули бы по ушам. И только по прошествии нескольких минут я собралась с силами и произнесла, — Такое только художник запечатлеть сможет… или музыкант. — Композитор? — сестра чуть повернулась ко мне. — Ага… — вздох, — композитор. Жаль, у нас не получится. — А я хочу просто запомнить этот пейзаж. — Она с хитринкой прижалась ко мне. — Пусть это будет нашим тайным воспоминанием. Я кивнула. Пока ничто не предвещало нового просвета в небесной дымке, мы решили на время оторваться от «дежурства» на подоконнике и быстро поели принесённых сестрой бутербродов с кефиром. Приятная теплота заполнила наши животы и окончательно вернула нас в чувства — остатки зачарованного транса как рукой сняло. Затем мы вернулись на свой «пост» на распахнутом окне. «Интересно, что подумала бы дежурная медсестра, если бы заглянула в палату и застала нас неспящими за этим занятием? Было бы много ругани, обвинений. Но сестру выставлять она, конечно, не стала б — подростка ночью выкидывать из дому даже в центре города опасно, а уж в таком захолустном районе на его окраине… Может быть, она б запретила ей посещать меня в следующие дни. Всё равно на следующей неделе меня должны будут уже выписать» — размышляла я, коротая время ожидания. Временами сквозь облачность тусклым призраком просвечивал лунный диск, но его мертвенный свет не мог создать даже бледное подобие виденной нами красоты — казалось, он даже не достигал поверхности земли. Но даже это случалось всё реже и реже. Дурным предзнаменованием на нас то и дело стал налетать холодный острый ветер. Иголками он ошпаривал наши лица, руки и ноги, а потом вновь пропадал без следа. Такой ветер нёс в себе ледяную влагу, как если бы мы стояли на берегу моря во время первых оттепелей. С очередным порывом сестра вдруг вытянула руку вперёд, как бы ловя воздушное течение. Действительно, на ладони остался тончайший слой воды. — Погода портится. Скоро ливанёт. Значит, тучи насовсем затянули небо. — Затем с сомнением в голосе добавила, — Нечего нам тут сидеть, простудимся ещё. Пошли спать. Было чертовски обидно, что прекрасный пейзаж — настоящий подарок природы для лежащих в этой больнице людей — на сегодняшнюю ночь скрылся за занавесом темноты. Если бы не наплывшие облака и тучи, готовые сдобрить землю и эту самую пойму свежей водой, мы бы смогли лицезреть сказочное зрелище до самого рассвета. — Такое никогда не надоедает. Но стоило признать, что тела наши были почти на пределе от усталости — я, уже давно не переставая, зевала, а вообще ни минуты не спавшая сестра говорила сдавленным голосом и иногда мелко вздрагивала. — Что делать будешь? Оставаться в палате нельзя… — спросила я её. — На улицу под дождь уже не пойду. Да и автобусы не ходят ночью, — растерянно протянула сестра, присаживаясь на край кровати. Я окинула привыкшим к темноте взглядом палату: Четырёхугольная, почти квадратная комната с четырьмя койками вдоль одной из стен. Моя была самой дальней и фактически стояла уже в углу — ближе всех к единственному окну. Ещё были малозаметная дверь, ведущая в неиспользуемое помещение по соседству, раковина с зеркалом и умывальником, крохотная туалетная кабинка с точно такой же дверцей. — Автобусы в шесть утра ведь начинают ходить? В больнице будят в семь. Давай, поспишь на соседней кровати до этого момента, а потом тихонько сбежишь и уедешь домой. А если мы обе проспим, скажем, что ты вчера не ушла вовремя и испугалась, что тебя отругают на выходе, — это было первое, что пришло в голову. Но сестра только молча кивнула и сразу же завалилась на вторую от окна кровать. — Ни спорить, ни искать лучший выход сил не было. Я тоже легла. Переоделась в пижаму, закуталась в одеяло. Окно мы закрыли сразу же, как поняли, что наше ночное бдение завершено; но в палате было почти нестерпимо холодно. Ночной ветер выстудил тут буквально всё. Казалось, что вновь наступила зима, а отопление вдруг перестало греть. — Мне холодно, — прошептала сестра. — Иди ко мне. Одеяло только одно. Сестра переместилась к моей койке и прямо так, в юбке, сорочке и жилетке нырнула под покрывало. Мы прижались телами и дышали друг дружке в лица, чтобы согреться. И холод начал потихоньку отступать. Изнутри постель заполнялась живым теплом, которое проникало под кожу, в мышцы, в кости. Наши сердца, казалось, бились в унисон, а сами мы были одним целым — словно две сложенные вместе ладошки. Наши ноги и руки переплелись в родственных объятиях, как будто пальцы сложились в замочек. И от такой близости, такого единения нам сразу стало даже жарко. И ничего приятнее не было на всей планете. С того самого дня, как болезнь вынудила меня лечь в больницу, я спала только одна, тогда как дома у нас с сестрой кровать была общей. Мир помутился, и не прошло и минуты, как я уснула — резко, незаметно и безо всяких мыслей, совсем не так, как это случилось, когда я случайно задремала на подоконнике. Сестра, судя по всему, также провалилась в забытье. А про оставшееся раскрытым боковое окошко в соседней палате мы забыли.
Ответов - 8
SpiralExistence: * * * Вероятно, они обходили здание по периметру, выискивая способ тайком проникнуть внутрь. Поэтому неудивительно, что их внимание привлёк зияющий провал на углу одного из дальних корпусов комплекса, нависающего над длинным двухэтажным коридором между зданиями. Забраться туда было неимоверно легко — чуть поодаль почти от самой земли шла пожарная лестница, ведущая на крышу постройки. А уж с крыши-то забраться в угловое окошко третьего этажа было проще простого. Путь казался до того элементарным, что выглядел как приглашение проследовать им внутрь. По такому даже ребёнок смог бы влезть. Они же были далеко не детьми. И уже через несколько минут по одному стали тихо заскакивать в распахнутое окошко. Оно принадлежало пустующей палате на двух человек в отделении гематологии. Из неё вели две двери, но незапертой оказалась лишь одна — та, что выводила в соседнюю палату. Туда-то они и направились. В этот самый момент в мой крепкий сон пробилось что-то постороннее. Я ощущала что-то, какое-то неясное присутствие. Сновидений не было, но сознание отчётливо вздрогнуло в пустоте. Потом это повторилось… Снова и снова — и каждый раз я всё более пробуждалась. Моё спокойствие было взорвано возмущениями извне. Наконец, я вспомнила, что сплю, что нахожусь в больнице, что легла вместе с сестрой. И я замерла — не телом, что всё это время покоилось в постели, а мыслями — в ожидании повторения того чувства, которое так настырно добивалось моего пробуждения. Но всё оставалось тихим и неподвижным. И когда я было уж подумала, что всё это было сном, резкий, но несильный тычок в бок отозвался в голове. «Уже утро? Мы проспали…» — мелькнула мысль и тотчас потонула в океане лености, сковывавшей мышцы. Хоть я и вышла из состояния глубокого сна, тело всё ещё отказывалось вмещать в себя мою душу, мою волю, которой словно бы даже и не было вовсе. Я просто начала «уходить» обратно — и новый тычок, сильнее и навязчивее предыдущих — окончательно прояснил сознание. Но потребовалось огромное усилие, чтобы просто слегка приоткрыть глаза. Вначале я не увидела ничего — только что-то перед собой, тёмное и окружённое такой же темнотой. Но затем зрение начало выхватывать знакомые черты: прямо напротив меня находилось лицо сестры. Но что-то было явно не так. Девушка не спала, её глаза застыли взглядом на мне, губы что-то беззвучно произносили. Я напряглась, пытаясь оторвать голову от подушки, но тотчас же замерла — такой страх отразился в зрачках сестры. Она повторяла какие-то слова и всё время пыталась одним взглядом указать куда-то себе за спину. И я перевела взор туда. В палате мы были не одни. В двух-трёх метрах от нашей койки сомкнулись кружком четыре незнакомца, шушукались, жестикулировали и время от времени поглядывали в нашу сторону. Пятый силуэт просматривался в тусклом свете стеклянного квадрата отделяющей коридор отделения стены. Вначале я приняла странных посетителей за врачей, который обсуждали, что делать с лишним человеком в палате — моей сестрой. Хотя когда я засыпала, вариант с тем, что её подловят, практически не волновал меня, но сейчас я сразу же не на шутку перепугалась. Мало ли, вдруг за такой проступок меня откажутся долечивать и выкинут из больницы; или и того хуже — оставят на лишние месяцы да запретят посещения — такие варианты рисовал мой ещё не до конца пробудившийся разум. Вот только на докторов эти люди походили меньше всего. В тёмного цвета спортивной одежде, плотных куртках с наружными привязями и плотно натянутых шапках-водолазках люди напоминали каких-нибудь агентов из шпионских фильмов. Впечатление усиливалось также и тем, что палата пребывала в почти полном мраке; очевидно, времени до рассвета оставалось ещё порядочно. Сверху, прямо над моей головой послышался лёгкий скрежет, от которого сжалось сердце и остановилось дыхание. И когда я уже представляла, как что-то ужасное тянется ко мне, скрипя ржавыми суставами лап-клешней, вспомнилась ведущая в неиспользуемую комнату дверца. Ещё вчера вечером я обратила внимание, как она скрежещет во время движения. Это был тот же звук. И правда: не прошло и секунды, как ещё один человек вынырнул из-за койки и в обход её направился к остальным. Одет он, само собой, был точно также, но кроме этого ещё нёс огромный саквояж вроде тех, что частенько используются путешественниками в дальних поездках. Оттуда все собравшиеся быстро извлекли белые врачебные халаты и накинули их поверх своих чёрных костюмов. Затем каждый прикрыл своё лицо медицинской марлевой повязкой, а на голову водрузил докторский колпак. Теперь они были ничем не отличимы от прочего больничного персонала. За исключением того, как и откуда они пришли… У меня от ужаса перехватило дыхание. Теперь я начала понимать, почему сестра разбудила меня и глазами наказывала не шевелиться, не выдавать себя. Мы забыли закрыть окно в соседней палате, и эти люди, конечно, влезли в него и так очутились в нашей палате. Но кто они? Даже не зная наверняка, я понимала, что хорошими эти люди быть никак не могут. Воры? Грабители? Или просто хулиганы, решившиеся на такую отчаянную шутку? А может… Я заставила расслабиться своё против воли напрягающееся тело и попыталась вжаться в постель, стать как можно меньше и незаметней. — «Вдруг они нас не заметят?» — кричал разум, и от его воплей закладывало уши и слезились глаза. Преодолев первую волну страха, я подала сестре знак, что поняла наше положение, и принялась старательно вслушиваться в отголоски тихих разговоров людей в белых халатах. Обрывки фраз долетали, но общего смысла уловить не удавалось. Слова отказывались складываться в какие-либо осмысленные предложения, от чего становилось только страшнее. Незнание раздражало — и даже в такой отчаянной ситуации раздражение заставляло мои пальцы со злобой под одеялом царапать простынь. — Дурная привычка, от которой я не могла избавиться уже на протяжении многих лет и лишь недавно наконец, казалось, забыла о ней; теперь же она вернулась. Однако я постепенно расслабилась, когда подслушивание всё-таки начало приносить плоды. Нет, понять целиком затею проникших было всё так же невозможно, но, по крайней мере, стало ясно, что люди их не интересуют — в планах незваных гостей не было пункта о похищении пациентов с какими-либо целями. Напротив, они вроде бы хотели остаться незамеченными и никого случайно не разбудить. А нужно им было дорогое оборудование, что недавно привезли по спецзаказу в эту больницу. Т.е. можно было с уверенностью заявить, что лже-доктора были ворами. Когда я поняла это, чувство облегчение нахлынуло такое, будто скованное льдом сердце и лёгкие вновь освободились от морозных цепей и погнали жизнь по жилам тела во всех направлениях — к голове, пальцам рук и пальцам ног. Только вот радоваться было явно рано. Двое преступников повернулись к нам и, подойдя, встали прямо напротив кровати. У меня всё вновь сжалось. Сестра, которой не было ничего этого видно, всё-таки как-то определила, что за спиной кто-то есть, и тоже напряглась. Один из подошедших молча наклонился и осторожно потряс мою сестру за плечо. Я уже приготовилась было, бежать, куда только получится, вырываться и звать на помощь — хоть кого-нибудь: врача, дежурную медсестру, уборщицу, других больных из соседних палат. Но сестра не шевельнулась. Напротив, её дыхание сделалось очень ровным и спокойным, а все мышцы расслабились. Казалось, что она продолжала крепко спать. Видимо, человек в халате решил также и намного более грубо повернул тело сестры с левого бока, на котором она лежала, в положение на живот. Так её лицо практически уткнулось в моё, наши щёки даже на какое-то мгновение вмялись друг в друга. И тут тихо-тихо, так, что расслышать могла только я, сестра прошептала мне на ухо: — Пусть думают, что мы под снотворным. Чтобы ни происходило, не шевелись и не выдавай себя. Лже-доктор почесал подбородок под повязкой и хрипловатым голосом обратился к своему подельнику, вставшему у нас в ногах: — Что делать с этими двумя? Они спят как младенцы. Накачены, что ли, чем-то?.. — А вот сейчас и узнаем, — подумав, ответил второй. Он рывком стащил с нас одеяло и швырнул его на соседнюю койку, куда вначале легла сестра. И тотчас присвистнул, — Ха, спит в обычной одёжке! Мало того, что вдвоём, так ещё и это… Ну-ка!.. — он слегка приподнял сестру за талию и аккуратно повернул её тело окончательно животом книзу. Затем поправил положение её рук и ног. Движения этого второго вора были гораздо осторожнее и мягче, нежели у того, что стоял в голове кровати. Затем оба они обошли койку кругом и проделали те же действия со мной. В результате через 30 секунд мы плашмя лежали на широкой кровати спинами вверх с вытянутыми прямо руками и ногами. Я была в своей больничной пижаме — лёгкой рубашке и таких же штаниках, на сестре были надеты белая сорочка, клетчатая жилетка и входящая в комплект с ней юбка. Наши головы теперь оказались совершенно вплотную, отчего мы не могли видеть практически ничего вокруг, кроме лиц друг друга. Мы обе понимали, что с нами должны сделать нечто ужасное — возможно, даже убить или изнасиловать. Но в то же время инстинкты и необычайно прояснившийся ум подсказывали играть до последнего роль пациенток под снотворным. Если эти люди поймут, что мы всё видим и слышим, нам точно несдобровать. Скорее всего, нас просто убьют. А неподвижность сохраняет хоть какую-то надежду на спасение, за которую мы и цеплялись изо всех сил. Невидимые теперь нам воры опять о чём-то посовещались, а затем мы услыхали какое-то массовое крадущееся передвижение. По тому, как едва слышно прошуршала дверь палаты, можно было заключить, что какая-то часть лже-докторов покинула помещение и отправилась в коридор. Затем нас с сестрой придавила гнетущая тишина. Мы никак не могли посмотреть, остался ли кто в комнате, кроме нас, как далеко удалились воры. И проверить это не повернув головы, представлялось невозможным. А значит, нам оставалось только продолжать неподвижно лежать, ожидая дальнейшего. А ведь, если подумать, спасение было так близко! — Всё так же распахнутое окошко в соседней палате, через которое можно за полминуты сбежать из здания и где-нибудь спрятаться. Вот если бы нас не повернули в такое положение, если бы мы могли окинуть взглядом всю комнату… — Что, девочки, нравится вам, как мы вас уложили? Ничего вы теперь разглядеть не сможете, только что свои симпатичные мордашки. — Он был здесь, тот, что переворачивая нас, делал это более старательно и аккуратно. Я чуть не подскочила от внезапно буквально прогремевшего на фоне предыдущей тишины голоса. Думаю, сестра тоже пережила нечто подобное, но также смогла сдержаться. А преступник после небольшой паузы продолжил своим хитрым сладострастным голосом, — Ах, как же они исказятся гримасой страдания, когда я буду вас пытать! Наверное, смысл сказанного даже не сразу достиг меня. Когда же это случилось, я просто заплакала — тихо, неподвижно, одними глазами. Сестра заметила слезинки на моём лице и грустно улыбнулась, как бы подбадривая, — «Выдержим как-нибудь!» — Ловко ты придумал, Серый, — одобрительно хохотнул хриплый вор. — А то ж! — довольно усмехнулся тот, кого назвали Серым. — Как пытать-то будем? Нож, зажигалка, папироски, жвачка — больше у меня с собой ничего нет… Эй, ты же вроде шокер с собой носишь? Мне показалось, что волосы на макушке зашевелились, а непослушные «торчки» просто встали дыбом. И тотчас я испугалась ещё больше того, что это движение волос заметят бандиты и поймут, что я не сплю. — Да что же ты всё такую грубость хочешь учинить? Будь нежнее, братец, — продолжил Серый. — Смотри, какая романтика кругом! Палата ночной больницы, за окном открывается такой прекрасный лунный пейзаж, мы в компании двух очаровательных девушек. Ты совсем не вписываешься, звиняй. — Ну… — с сомнением протянул хриплый. — А шокер даже сонного биться заставит. Это знать бы надо, в школе на ОБЖ проходится, — его слащавый и притворно добрый голос пугал меня куда больше грубого хриплого выговора «братца». Люди с таким голосом всегда очень жестокие и изобретательные в этой своей жестокости. — И чё делать тогда будем? Трахнем? — Так они ж малявки ещё, ни сисек, ни жопы… — С фигурой у них всё в порядке, а вот тебе, братец, глаза подлечить надо — зрения явно подводит. И насиловать мы никого не будем — к красоте относись с заботой. — Ну тя… — насупился хриплый. В наступившей тишине что-то вне поля нашего зрения щёлкнула, зашевелилось. Кровать чуть вздрогнула — её бортик кто-то из преступников задел рукой или ногой. Эта возня снова заставила меня поёжиться и пустить слезу — там явно готовилась что-то кошмарное. Я начала готовиться испытать самую страшную боль в своей жизни, но не могла даже представить, каково будет её ощущение. Я была абсолютно бессильна и уже сдалась бы, начала просто умолять о пощаде, если бы не сестра, которую я так тоже выдам. Но самое ужасное — я понимала: во всём происходящем была виновата я, ведь это мне следовало закрыть то злополучное окно сбоку здания. — А знаете, девоньки, есть пытка, которая вам подойдёт просто идеально. Щекотка. — Я была ошеломлена, мысли на мгновение замерли, мир вокруг остановился, даже страх отступил — а потом время вновь рвануло вперёд. Я не могла поверить услышанному. Щекотка! Я ожидала чего угодно, но не её. Воображение уже рисовало жуткие кровавые картины, нас с сестрой в травматическом отделении с перемотанными бинтами телами, вывернутые пальцы, вырванные ногти… много чего. Но на деле всё оказалось совсем не так — нас, похоже, не ожидали даже малейшие ранения. Сестра серьёзно посмотрела мне в глаза, и я поняла: «Это не кошмарное изуверство, но выдержать щекотку будет очень сложно. Но ты не должна сдаваться». — Знаю. Пусть не больно, только тело само взбунтуется против меня. А шевелиться нельзя, надо будет заставить себя замереть. Что есть силы сжать зубы и ни разу не шелохнуться. Потому что мы спим под действием снотворного — а в таком состоянии даже операции с разрезанием всего тела проводят. Спящий под наркозом щекотки не боится. И я не должна показать, что боюсь. — Приступим же! — воскликнул Серый. — Как раз для такого случая у меня сегодня с собой есть несколько птичьих перьев. Сейчас мы с братцем будем гладить ими ваши нежные ножки, но вы, конечно, ничего не почувствуете — вы же спите. Опять шуршание, не предвещавшее ничего хорошего. Но теперь хотя бы было понятно, чего ждать. Или преступник своими речами обманул нас, и сейчас будет всё-таки настоящая боль?.. — Э-э, Серый, это ж мой амулет на счастье… — Не волнуйся, братец, я только позаимствую орлиные перья. Потом вставлю их обратно. — Ну… — протянул с большим сомнением в хриплом голосе «братец». — Только ты, правда, собери потом. — Даю тебе честное слово, — неожиданно серьёзно и без сахарных интонаций пообещал Серый. Затем обратился вновь к нам, — Что ж, думаю, можно приступать. «Выдержи!» — брызнул искрами взгляд сестры. И я поняла, что она боится не меньше меня, только не выставляет этого напоказ, чтобы не нервировать ещё сильнее свою старшую по рождению, но младшую от рождения сестрёнку — т.е. меня. Сердце замерло в тягучем ожидании, время изменило свой ход — каждое пережитое мгновение растягивалось на вечность и отдавалось в мозгу волнами неестественного жара. Каждую мышцу сковало каменное оцепенение, и это было счастьем в моих глазах — я не смогла бы пошевелиться, если б даже захотела специально. Оставалось надеяться, что и чувство щекотки окажется бессильным заставить меня вздрогнуть или напрячься. Дыхание давалось с трудом, в горле стоял жёсткий ком, грудь сопротивлялась самим попыткам сделать глоток воздуха, всё время норовя сжаться в судорогах. Кислорода не хватало. Я ощущала себя пленницей собственного тела — Галатеей, пребывающей в своём жестоком бесконечном сне. Но происходящее было реально: мягкая материя пижамы, невысокая подушка под правым ухом, прохлада воздуха в комнате, сдавленное, порывистое дыхание сестры прямо в лицо, запах её вспотевшей от напряжения кожи на лбу и, наконец, колкое жжение щекотки. Оставалось только ждать конца нашего с сестрой кошмара, а до того просто забыться, продолжая игру в спящих. Щекотали только подошвы. Перья скользили по их изгибам, не оставляя без внимания ни одну ямку, ни одного возвышения, чертили замысловатые узоры и просто гладили кожу. Или вдруг я замечала более острое, более яркое прикосновение — так, видимо, ощущались уколы основанием перьевого стебелька. Не знаю как, но я могла терпеть и то, и другое — тяжёлые тиски ужаса, сдавившие мысли, просто смяли меня — большинство воспоминаний, дум, рефлексов вылетело из головы; даже вспомнить, как это — двигаться — было практически невозможно. Когда же перо своей тонкой каймой ныряло к пальцам, проносясь по краю подушечки перед ними, забираясь между — нож вонзался в нервы, разрывая их до самых колен; и в своём ставшим болезненно жгучим воображении я кричала, визжала, видя живую картину насаженных на лезвия ног. А тело продолжало спокойно лежать, не делая ни одного движения, выдающего присутствие в нём сознания. Сестра страдала куда больше. С самого начала пытки она зажмурилась и чуть приоткрыла губы. Так она с присущим её характеру старанием заставляла себя до предела заполнять лёгкие воздухом и подолгу удерживала его там. Это помогало ей и лежать спокойно, и не издавать никаких звуков и позволяло сконцентрироваться на чём-то помимо безудержной щекотки. Видимо, подобного моему оцепенения у неё не возникло, а потому сдержать себя сестра могла только силой воли — тем, чего мне всегда недоставало, а ей хватало с избытком. Такие похожие снаружи, мы обладали совершенно различными душами; но в то же время, думается, сложно было бы найти двух более близких сестёр на всём белом свете — мы понимали и чувствовали друг друга безо всяких слов, одними глазами могли передать многие мысли и эмоции. — Переходи на эту, делай то же самое, — сказал Серый спустя примерно четверть часа. — Я хочу заняться ногами твоей по всей длине. Щекотка сразу прервалась. Но, конечно, это был ещё не конец — я едва ли могла надеяться, что мы приблизились к середине. Ведь должно же это когда-нибудь надоесть ворам? До этого момента Серый и его «братец» щекотали перьями нам обеим лишь подошвы. Но сестра была одета в достаточно короткого фасона юбку, и её ноги действительно были обнажены до самого верха. Да и юбка в отличие от пижамных штанов мало что прикрывала от назойливых рук. Мы не видели, но слышали, как наши мучители поменялись местами, а Серый, видимо, занял позицию не внизу, а сбоку кровати со стороны сестры. Не прошло и пары секунд, как я опять почувствовала перья у себя на ступнях, а грустно улыбавшаяся весь этот краткий промежуток отдыха сестра закатила глаза и вновь сконцентрировалась на дыхании. Так мы и лежали очень-очень долго. На этот раз щекотка продолжалась намного дольше. В какой-то момент страх внутри меня даже уступил место своеобразному азарту. Мы должны были любой ценой выдержать эту пытку, как смогли вытерпеть всю предыдущую. В измученном щекоткой воображении предстал образ наших мучителей — не безликих силуэтов, которые мы видели в темноте сразу после пробуждения, но людей — тонкоусого и тонколицего бледного жестокого «аристократа» в монокле Серого и грубого волосатого выпивоху-«мясника» с красными от жира щёками и недельной небритой щетиной его «братца». Первый водил орлиными перьями по бёдрам моей сестры, гладил окружность их «сводов», порой тихонько поддевая края клетчатой юбки и забираясь перьями под неё к покрывшейся от телесного и душевного напряжения свежей испариной линии начала ног; делал он это такими движениями, словно играл на каком-то музыкальном инструменте или разглаживал дорогую шёлковую ткань, впрочем, с таким же холодным изяществом он мог бы и забивать плетьми до смерти собаку. «Братец» же с благодатной улыбкой до ушей дурака, показывающей его редкие, да и те подгнивающие зубы, перьями в своих ручищах «обрабатывал» мои ступни. Мне хотелось бы видеть их разочарование и досаду от того, что какие-то две 15-летние школьницы, несмотря на все усилия по щекотке, спокойно держатся и даже не сопротивляются. Но воображение почему-то всё отказывалось представлять это — и я злилась. Но какая-то часть сознания всё-таки злорадно посмеивалась над бессилием наших мучителей. Эта эмоция росла во мне, расширялась, оттесняя и страх, и отчаяние, придавала сил и даже как будто ослабляла восприимчивость к щекотке ног. Интересно, не происходило ли и с моей сестрой нечто подобного? Это было бы ей очень кстати и, прямо скажем, куда нужнее, нежели мне. — Эй, Серый. Чё-т мне надоело, они всё равно в отрубе и не визжат. Пошли к остальным, а? — заныл вдруг мой палач. Щекотка убавила темп, помялась на пятках и прекратилась вовсе. — Хорошо, братец. Но вначале я ещё хочу немного поиграть с милашкой в юбчонке. Бросай вторую и иди сюда. Будем вместе щекотать её: ты — ножки, а я — бёдрышки. Я поняла, что отмучилась. А вот сестре предстояла ещё более ужасная пытка, чем была до того. Но её лицо не выразило ни капли ужаса, ни капли отчаянья. Девушка просто грустно улыбнулась мне и кивнула глазами — она искренне радовалась моему избавлению и так же искренне благодарила судьбу за то, что мучителей из нас двоих больше привлекало именно её тело. Спокойное-спокойное как высокое небо, мягкое-мягкое как весенний ветерок, тёплое-тёплое как мамино молоко, нежное-нежное как первые цветы лицо моей сестрёнки — я знаю его наизусть — каждую чёрточку, каждую точечку, каждую неровность. Мне хочется, чтобы оно всегда улыбалось. Но до чего же ужасной и непростительной казалась мне эта улыбка в эти 20 минут! Совсем чуть-чуть девушка скривила рот в безмолвном смехе. Закрыла глаза, слегка наморщила носик. Просто поддержать её — взять за руку — даже этого я не могла сделать. Оставалось только в упор смотреть на маску страдания, маску пытки щекоткой. Наверное, сейчас для меня настали самые ужасные мгновения за сегодняшнюю ночь, ведь пока щекотали нас обеих, мои собственные переживания отвлекали от мыслей о сестре. Да и тогда мы делили пытку поровну. А затем оба палача просто остановились и молча ушли. Дважды моргнул тусклый отсвет из стеклянного окна в коридор — два человека пересекли его и беззвучно удалились. Но мы продолжали лежать не шевелясь — а если это была уловка, и нас так проверяли? Да, после такого изуверского испытания у воров не должно было остаться сомнений касательно нашего сна под действием лекарства. Только выдавать себя всё равно было страшно до жути — ну а вдруг? Сестра облегчённо вздохнула и успокоительно моргнула мне: «Я в порядке, не переживай за меня». Я также одним взглядом ответила: «Я знаю. Ты очень сильная». Глаза сестры вначале указали в сторону боковой дверцы, затем предупредительно сузились. Это означало что-то вроде «Сейчас по моей команде мы вскакиваем и, не оглядываясь, что есть мочи, бежим к тому оконцу в соседнем помещении. Так и спасёмся». Я приготовилась к прыжку, что есть силы, сжалась, при этом стараясь всё-таки не шевелить ни одним суставом. Голова успела прочиститься после щекотки, и нервы сейчас должны были уже быть в полном порядке. Но спина всё равно чувствовала за собой незримое присутствие наших палачей… «Три…» Эти ужасные люди в белой врачебной одежде выжидали, когда мы выдадим себя. Тогда они поймают нас, скрутят и будут щекотать до смерти. Перспектива такого исхода не была простой фантазией, родившейся вследствие пережитого шока, это была реально возможная угроза. Хотелось исчезнуть отсюда, хотелось перенестись домой вместе с сестрой… «Два…» Но я старалась отогнать пугающие мысли и взять себя в руки. Зубами поймала краешек нижней губы и с силой прикусила, пока не почувствовала чёткий вкус крови во рту. Это действительно немного охладило голову и привело меня в чувства… «Один…» Мы неотрывно смотрели друг другу в глаза. Сейчас прыгнем… И только тут я вспомнила, как разбито себя чувствовала сразу после окончания щекотки — тогда бы я точно не смогла и двух шагов проделать. Но разве сестру не мучили дольше, не прекратили это совсем недавно? Не переоценивает ли она свои силы? Вдруг ей не удастся сбежать? «Тогда и я никуда не пойду, останусь здесь и всеми силами постараюсь отбить тебя у преследователей!» — сразу же решила я и тотчас вспыхнула яростным азартом.
SpiralExistence: «Ноль!» — крикнули глаза сестры. Одним движением мы взлетели над кроватью, перемахнули через её спинку и одновременно толкнули дверцу в соседнюю палату. Крепкая древесина отбросила нас обратно так, что мы налетели на стальной бортик койки и упали по бокам от неё. Спасительная дверь оказалась запертой. — Наверное, работа одного из воров. Даже не знаю, откуда у них могли взяться ключи, или хватило отмычки? Так или иначе, положение было хуже некуда. — Мы одни, здесь никого нет, — в полголоса успокоила меня хотя бы в чём-то сестра. — Вставай, нам надо либо ложиться обратно, либо искать другой выход, пока бандиты не вернулись. — Ага… — тупо ответила я. Попыталась подняться, но ноги предательски дрожали в коленях и норовили разъехаться в разные стороны против моей воли. Холодок, в который уже раз взбудоражил спину своим пугающим дыханием. Какой же я оказалась дурой! — Опасалась, что сестра не сможет нормально двигаться после щекотки, а в итоге сама не могла крепко стоять на полу. Оказывается, накрывшее меня во время пытки каменное оцепенение до сих пор не отступило полностью. — Ни шагу сделать не могу, коленки отнимаются. — Тогда держись за меня, — мягко сказала сестра добрым заботливым голосом, который сейчас так напоминал мне интонациями мамин. — Я только проверю, есть кто в коридоре. — Пока я заползла на кровать и уселась, массируя, разминая себе икры и ляжки, она быстро прокралась к приоткрытой двери и осторожно выглянула. Мгновение — и уже вернулась ко мне. — Ну что там? — взволнованным шёпотом поинтересовалась я. — Ничего хорошего: дежурная медсестра и нянечка как будто спят за центральным столом. Но позы у них неестественные. Наверное, бандиты их… оглушили. Один из них у входа в отделение стоит. Больше никого не видела. Но там есть большая каталка, нагруженная какими-то коробками. Слышала их разговор, что они собираются стырить новое оборудование? Думаю, это оно и есть… Бежать нам надо, но через коридор не удастся. У того, у двери, я видела на поясе пистолет. — Ситуация похоже была хуже некуда. — Тогда как?.. — Через наше окно. — И сразу же отвечая на мой немой вопрос, — Если постараемся, приземление будет мягким — прямо в воду. Я тебе помогу. Я только кивнула. Нет, я не верила в то, что мы не разобьёмся после прыжка с третьего этажа. И вообще в спасение уже всякую веру потеряла. «Наверное, — решила я, — стоит просто лечь обратно и надеяться, что пронесёт». Но моя сестра считала иначе, а я всегда и во всём верила ей и полагалась на неё куда как больше, нежели на саму себя. Моя нежно любимая милая младшая сестрёнка была самым близким мне человеком, которому я бы с радостью доверила свою жизнь. И даже если сегодня мы погибнем после отчаянного прыжка из окна по её идее, я не стала бы винить в этом сестру — только себя, что не отговорила от безумной затеи и не спасла её. Стараясь действовать как можно тише, сестра выдвинула все четыре щеколды большого окна и распахнула ставни. Вернулась к кровати, подхватила меня и мягко поддерживала всё то время, пока я словно ватными ногами шагала к оконному проёму. Затем сестра подсадила меня и с некоторым трудом водрузила на пластиковый подоконник, тотчас легко как-то по-птичьи заскочила на него сама. Теперь мы сидели на самой границе абсолютной черноты — космической глубины мрак прятал что бы то ни было от человеческого взора, скрывал лежащий за пределами города девственный мир. И почти сразу я почувствовала, как грудь наполняется свежим ароматом чистого влажного после дождя воздуха, как запахи оживлённых стихией трав и цветов будоражат ноздри. Словно ток пробежал по всему телу, приподнял меня над миром, вычищая кошмарные воспоминания о недавнем прошлом из головы. Захотелось крикнуть что есть мочи какую-нибудь глупость, оповестить всю природу о себе — мол, живая, рада встрече. Этот странный приступ вдохновения продолжался буквально несколько секунд, но мне хватило их, чтобы почувствовать уверенность и даже вернуть контроль над конечностями. — Прыгать надо будет из положения стоя, а не сидя. Там забор и камни, на которые падать ни в коем случае нельзя. Вода начинается дальше, но там должно быть сразу глубоко. А ил на дне, если что смягчит посадку. Поэтому чем дальше прыгнем, тем вернее спасёмся. Поняла? Я согласно кивнула. Больше месяца назад, когда погода позволила, наконец, ненадолго открывать окно настежь, я частенько развлекалась бросанием камешков отсюда в пойму. Тогда травы ещё не было, а воды носили остатки снежно-ледяного покрова. Всплеск — и волны разгоняли льдинки, сотрясали спокойную холодную поверхность. Сестра тоже участвовала в игре, мы соревновались в дальности и красоте броска. Это именно она снабжала меня новыми камешками. Ну а однажды притащила здоровую лепёшку обожжённой красной глины. Она плюхнулась плашмя, взорвала водную гладь и медленно пошла ко дну. Пока побеспокоенные таким грубым образом ледяные комочки не сомкнулись, мы наблюдали её полёт в мутной толще воды. Так стало понятно, что на самом деле здесь довольно глубоко — быть может, мы не смогли достать дна пальчиками ног, держа лицо на воздухе. Но это было довольно далеко от каменистого берега. — Вместе прыгать нам нельзя, так куда опаснее. Так что вначале буду я, заодно проверю всё. Затем отойду, чтобы ты меня не задела, и подам знак. Тогда сразу прыгай не раздумывая. Как можно дальше прыгай. — А если ты умрёшь?.. Наверное, сестра желала всеми силами избегнуть этого вопроса, не хотела отвечать, даже думать о таком исходе. Потому что она не представляла, что делать оставшейся одной девочке в этой палате. Претвориться спящей уже не получится — отсутствие другой-то заметят в любом случае. А мольбы закоренелых преступников и мучителей вряд ли хоть как-нибудь тронет — разве только повеселит перед тем, как они убьёт ненужного свидетеля. Поэтому сестра сразу же сжалась, стоя на самом краю подоконника и не оборачиваясь, бросила: — Тогда ты должна попытаться спуститься тут же аккуратно, цепляясь за выступы. — Понятно, что это было практически невозможно без специальной подготовки, которой у меня, конечно не было. Но, видимо, сестре больше нечего было сказать. Я вся сжалась в ожидании. Губы сами неслышно прошептали простые слова нашей с сестрёнкой сокровенной молитвы: — Мама… мамочка, пожалуйста, помоги нам спастись, помоги своим дочерям… Я знаю, что ты всегда наблюдаешь за нами с небес и всегда помогаешь. Сейчас нам без тебя никак… Пожалуйста! — Мы с сестрой плохо помнили мать, но очень хорошо чувствовали ту жизнь, что она нам дала. Когда мы в последний раз разговаривали с нею, будучи ещё несмышлёными детьми, она с улыбкой сказала, что никогда нас не оставит, потому что очень любит. И ещё добавила, что если нам будет что-то очень-очень сильно нужно, мы всегда сможем попросить этого у неё, а уж она с неба постарается помочь нам. Потом мы на каждый праздник просили у мамы на небесах подарки, и они действительно появлялись в квартире. Конечно, потом мы повзрослели и узнали, что их всегда подкладывал тайком отец, чтобы поддерживать нашу память о его чересчур рано умершей жене. Но мы с сестрой, даже когда окончательно прошла детская вера в чудеса, не забыли нашей заветной молитвы и тихонько проговаривали её в самых отчаянных ситуациях. Последний раз она звучала, наверное, из уст моей сестры, когда я только попала в больницу. — Ну всё, я пошла… — словно отдала последнюю команду самой себе сестрёнка. Затем тонкое хрупкое тело — точно такое же, как моё, только одетое иначе — распрямилось одним рывком и выпущенной из арбалета стрелой нырнуло в темноту. Долю секунды я смутно видела ещё светлую кожу исстрадавшихся ног девушки, пока и их не забрала себе ночь. Всё во мне замерло в тревожном ожидании, кровь оставила вены, ударила всей своей силой в голову, доводя и так готовый вычленить из тишины мало-мальски тихий звук слух до совсем исступлённой напряжённости. Я думала, что мне предстоят томительные тянущиеся так кажущиеся долго мгновения, но всё разрешилось необыкновенно скоро. — И так громкий водяной всплеск показался мне ударом грома в самый мозг, я даже машинально подняла ладони к ушам в попытке прикрыть их. Побеспокоенная пойма чавкающе трепыхалась ещё несколько секунд, постепенно замирая и затихая. Потом был неясный глухой звук подводного движения. Что-то ухнуло, забарабанили капли. Затем в тишине отчётливо послышался голос: — Всё нормально. Прыгай, когда я скажу. — Как от сердца отлегло. Напряжение томительного ожидания мигом откатило, преобразилось в напряжение телесное. В школе я была одной из лучших по физкультуре, состояла в команде по лёгкой атлетике. Так что по сравнению со спокойной, почти лишённой духа соперничества, да и вообще не особо интересующейся спортом младшей сестрой я была куда физически подготовленнее. Конечно, за месяцы болезни я потеряла форму, но на самом деле это мало на что должно было влиять — я никогда не отличалась крепким телосложением или хоть сколько-нибудь сложенной мускулатурой. Скорей брала хорошим настроением, активностью, скоростью реакции и врождённым азартом состязания. Поэтому мне обыкновенно достаточно было только поверить в собственные силы и не пасовать перед нежданными трудностями и собственными ошибками. А уж если сестра, больше времени проводящая за чтением книг в библиотеке и занятиях с отстающими младшеклассниками, сумела преодолеть расстояние до глубокой воды, то я тем более должна была справиться. Поэтому я изготовилась, приняла выработанную во время занятий в легкоатлетической группе стойку для прыжков на дальнюю дистанцию и замерла в ожидании команды сестры. Босыми ногами я ощущала каждую шероховатость пластикового подоконника, которая была как нельзя на руку — подошвенный пот, обильно выступивший на протяжении долгой щекотки, грозил сорвать прыжок из-за проскальзывания ступней — не хватало ещё так глупо свалиться вниз прямо на забор или, того хуже, каменный склон больничного холма. Я не знала, куда отправит меня этот рывок на грани жизни и смерти, не знала, каковым будет приземление. Холодна ли вода или уже успела прогреться за последние тёплые солнечные деньки? Не прячутся ли среди травянистых зарослей жёсткие палки камыша или тростника? Какова, наконец, будет точная глубина моего погружения — не ударюсь ли я о дно головой или ещё чем? Оставалось только понадеяться, что повезёт, как уже повезло сестре. Мысль об этом придавала уверенности, вселяла надежду и пробуждала радость в сердце. — Хотя бы она, моя любимая младшая сестрёнка, спаслась. Если одной из нас суждено погибнуть или даже просто пострадать, пусть это буду я — хоть раз побуду настоящей старшей сестрой, на что мне обычно просто не хватало ни силы воли, ни серьёзности. В итоге, сколько себя помню, всегда наши с сестрой роли были перепутаны местами. — Прыгай как можно дальше. Я проверила — тут везде глубоко и хорошее дно. Ничего не бойся. Я отошла. — Давай! — прозвучал милый голос откуда-то справа. И я тотчас же прыгнула. Рывком выбросила руки вперёд, оттолкнулась ногами вперёд и несколько вверх, одновременно распрямляя сжатое в пружину туловище. Тьма ударила по глазам, а встречный напор воздуха забил уши. В следующую секунду, когда я, должно быть, пролетала над валунами, я также резко сгруппировалась — защитила голову руками, ногами же прикрыла живот. Кажется, я приняла почти сидячее положение; значит, прыжок всё-таки не вполне удался — явно помешала влага на ногах в сочетании с остатками бывшего оцепенения. Нет, с самими силой и направлением прыжка я не ошиблась, но то, что я поворачивалась назад в прыжке не предвещало ничего хорошего — если б не вода, приземление могло бы стоить мне сломанного позвоночника. Оставалось надеяться, что она смягчит удар и просто окунёт меня головой вниз в себя. И я не ошиблась — хлёсткий толчок вдоль всей спины, мимолётная боль и дикий холод во всём теле — так я рухнула в озёрную пойму. Уже, будучи под водой, я приняла позу гибкого листочка, чиркнула пятками донный ил и тотчас начала всплывать. Травяные заросли оказались не такими уж и плотными, легко расступались от одного взмаха рукой, только иногда неприятно приставали к коже на открытых участках тела и лезли в лицо. Наконец я почувствовала кистью пустоту над собой, сделала последнее движение и вынырнула на поверхность. — Сестрёнка… — заботливым облегчённым вздохом приветствовала меня близняшка. В полной темноте мы сплелись руками, прижались друг к другу и страстно потёрлись мокрыми щеками с прилипшими от воды волосами. — А теперь надо поскорее уходить отсюда как можно дальше. «Спасибо тебе, мамочка…» — мысленно поблагодарила я и пристроилась за плывущей впереди сестрой. Вода, оказавшаяся ещё холодной, но уже довольно терпимой после минуты-другой привыкания к этой температуре, с тихим плеском расступалась перед нами и лёгкой волной уходила за спины. Всё время мы обменивались краткими подбадривающими фразами — не столько ради поддержки, сколько чтобы не потерять друг друга в кромешной ночной темноте. Трава создавала определённые проблемы, порой сильно задерживая наше передвижение. Ноги не доставали земли в большинстве мест, только порой задевали густые комья придонного ила. Тогда он неприятной склизкой плёнкой оставался на подошвах, путался своими нитями между пальцев, и приходилось по минуте ждать, прежде чем озёрная вода очистит ступни за счёт наших плавательных движений. Прошло, наверное, не менее получаса, когда мы, наконец, почувствовали твёрдую поверхность под ногами. Выбраться на земляные кочки мы пытались и раньше, но они оказались все лишь «плавунами» из смеси полугнилой травы с землёй, намотавшейся вокруг особенно густых и высоких стеблей многолетних растений. Это же была настоящая почва. Как приятно было ступать по ней босыми ногами! Я даже поразилась этим внезапным ощущениям. Эта живая словно дышащая земля казалась мне теплее песка на летнем пляже, мягче пушистого ковра и ласковее чистой перины. От переполнивших чувств я раскинула руки и вдохнула дуновение мокрого ветерка. Сестра же зашла сзади и повисла у меня на плечах, одновременно и обнимая, и разминая мне затёкшие лопатки. Затем мы отправились пешком по этой полоске земли, время от времени выверяя направление и расстояние по всё ещё виднеющимися за нашими спинами тусклыми огнями больничного комплекса. Порой босыми ногами мы вновь оказывались в воде или грязи, но уже не было таких мест, где бы приходилось погружаться более чем по колено. Иногда под ноги попадались крупные сухие валуны или скопления гладкой гальки; ощущения от прикосновения к ним босых подошв мне тоже нравились. Но дважды нам с сестрой приходилось преодолевать большие россыпи острых камешков. Тут мы в полной тишине, взявшись за руки, осторожно делали шаг за шагом, едва сдерживая стоны боли; удивительно, но даже в таких «приключениях» я находила что-то естественно привлекательное. Прошедший дождь сбил, было, туман, но сейчас его густые клубящиеся пары тонкими прозрачными слоями ложились один за другим на травянистые заросли озёрной поймы. Эти длинные плоские молочные листы явственно различались на фоне иссиня-чёрного зеркала вод. Мы быстро догадались, что туман в основном собирается над местами поглубже, а потому, обходя стороной его дымку, мы могли без особых трудностей идти по сухому. Туманный лабиринт узких земляных тропок и плоских травянистых полян принял двух девушек-беглянок в свои объятья и укрыл от любых посторонних взглядов. Да и кому тут было на них смотреть? — Ближайшие люди должны были находиться километрах так в трёх отсюда, если не больше. Наконец к самому утру, мы с сестрой упёрлись в грязную стену серого бетона. Она почти отвесно уходила вверх огромной четырёхугольной колонной, поддерживающей ещё более впечатляющую плоскую конструкцию из опять же бетона и стали. Оттуда слышались грохочущих гул, надрывный рёв, дребезжащий визг и ещё множество странных технологических звуков. Порой по границе сооружения пробегали жёлтые и белые отсветы, свидетельствуя о каком-то движении там. Это был многокилометровый магистральный мост, пересекающий озеро вместе со всей этой низиной прямо по центру. Мы же оказались около одной из его опор. Там, над нашими головами на пролётах эстакады лились бурные потоки автомобилей, создавая весь этот дикий шум. Силуэт моста мрачно вырисовывался на фоне светлеющего неба, служащего первым знамением окончания этой самой долгой в моей с сестрой жизни ночи. Поняв это, я неожиданно испытала облегчение, которого не чувствовала до этого ни разу. Затем я оглянулась к сестре и разглядела на её лице мирную улыбку, обращённую одновременно и к восстающему из-за горизонта солнцу, и ко мне. У меня сжалось сердце, когда я увидела это выражение, — точно таким же я запомнила и лицо мамы. Да, обе мы были на неё очень похожи — намного больше, чем это случается у дочерей обычно. Вздохнув, повинуясь нахлынувшим чувствам, я протянула ладошку навстречу зарождающемуся рассвету, алый свет которого пропитывал низкие серые облака своим мирным пламенем. Природа оживала после ночного оцепенения, воздух полнился новыми звуками, возвещая о наступлении нового дня, о приходе света, о красоте мира. А мы с сестрой уселись прямо здесь, подле колонны эстакады, прислонились друг к другу плечами и головами и, обнявшись, забылись крепким здоровым сном.
Dee: Ух ты.
svs: Вот это да...
SpiralExistence: Dee написала "Ух ты", svs - "Вот это да..." Эти восклицания-то хоть к чему относятся-то - к размеру текста, к его содержанию, к стилистике и т.п.? Можете уж поконкретнее как-то выражаться.
Dee: К содержанию, да и стиль мне, скорее, нравится.
Wilka: Это великолепно. Ни добавить,ни отнять....
svs: SpiralExistence пишет: Dee написала "Ух ты", svs - "Вот это да..." Эти восклицания-то хоть к чему относятся-то - к размеру текста, к его содержанию, к стилистике и т.п.? Можете уж поконкретнее как-то выражаться. Wilka пишет: Это великолепно. Ни добавить,ни отнять.... Что-то я так тогда и не ответил( Если бы к размеру, то это - "много букф", а тут и стилистика и содержание на уровне довольно выском, так буд-ьо это не рассказ, а реальная история.
полная версия страницы